— Виктор, да ты весь трясешься! — невролог, коренастый мужчина с лицом боксера, протянул ему зажженную сигарету.
— Вы… вы просто не понимаете, — Крылов затянулся дрожащей рукой, и дым обжег легкие. — Это было… Я никогда в жизни такого не видел. Он не человек. Он машина!
— Расскажи подробнее, — второй, педиатр, худой и высокий, как аист, придвинулся ближе.
— Он вскрыл череп, добрался до мозга, удалил гигантскую гематому… И все это — с абсолютным, нечеловеческим спокойствием! С такой точностью, с такой скоростью, будто тысячу раз это делал! А ведь он всего лишь Подмастерье!
Двое переглянулись.
— Знаешь что, Виктор, — медленно произнес невролог. — Это даже лучше, чем мы предполагали. Он не просто талантлив. Он опасен и непредсказуем. Он нарушает устав Гильдии без малейшего зазрения совести, прямо на глазах у начальства.
— Именно то, что нужно магистру Журавлеву, — кивнул педиатр. — Это не просто компромат на Разумовского. Это прямое, неопровержимое доказательство полной некомпетентности и халатности местного руководства. Кобрук и остальные с ней — они все потворствуют этому беззаконию.
— Для этого нас сюда и послали, — подытожил невролог. — Не лечить. А следить и докладывать. Так что пиши свой отчет, Виктор. Подробно. Ничего не упускай. Каждый нарушенный пункт устава, каждое самовольное решение.
Крылов молча кивнул, но в его глазах, когда он смотрел на тлеющий кончик сигареты, впервые за долгое время мелькнуло сомнение.
Они правы, конечно.
Это идеальный компромат на Кобрук и Разумовского, который позволит Журавлеву укрепить свою власть.
Но… правильно ли это? Тот парень… он ведь спас человеку жизнь. Спас!
А они собираются использовать этот подвиг, чтобы уничтожить его и его начальников. Правильно ли это?
Я вышел из кабинета Кобрук с чувством сдержанного облегчения. Бюрократическая буря, по крайней мере, пока, миновала.
План был принят, документы будут оформлены так, как нужно мне. Теперь — к главному. К пациенту.
Реанимационное отделение встретило меня своей привычной, гнетущей атмосферой — приглушенный, никогда не гаснущий свет, мерное, гипнотизирующее попискивание мониторов и резкий, стерильный запах дезинфектантов, который, казалось, въелся в сами стены.
Ашот лежал в третьей палате, за прозрачной стеклянной стеной.
Опутанный проводами, подключенный к аппарату искусственной вентиляции легких, который с тихим шипением делал вдохи за него.
В глубоком, медикаментозном сне, но стабилен. Я смотрел на него через стекло, отмечая ровные, монотонные кривые на мониторах.
«— Живой, — констатировал у меня в голове Фырк. В его голосе не было привычного ехидства, только сдержанная констатация факта. — Ты молодец, двуногий».
— Господин лекарь?
Я обернулся.
Позади, у самой стены, стояла Мариам — бледная, с опухшими, красными от слез глазами. Рядом с ней, жались двое старших детей лет тринадцати-четырнадцати — сын и дочь, испуганно глядя на меня.
— Господин лекарь, что с ним? — ее голос дрожал. — Он… он будет жить?
Главный, самый страшный вопрос, который родственники задают всегда. И на который никогда нельзя давать прямых гарантий, какими бы успешными ни были твои действия в операционной.
Моя задача сейчас — донести до нее суровую правду, не убив при этом последнюю надежду. Нужна была выверенная, почти хирургическая точность в словах.
— Состояние тяжелое, но стабильное, — выбрал я самую безопасную формулировку. — Операция прошла хорошо. Мы убрали гематому, которая сдавливала мозг. Теперь все зависит от того, как его организм справится с последствиями травмы.
Она закусила губу, сдерживая готовые хлынуть слезы.
— Мариам, — я решил сменить тему. — Его избивали профессионально. Целенаправленно, раз за разом, били по голове. Это не просто пьяная драка в подворотне. Вы знаете, кто мог это сделать? У него были враги?
Она медленно подняла на меня свои огромные, полные страдания глаза. Ее губы задрожали.
— Да… — прошептала она едва слышно. — Знаю…
— Вот это поворот! — встрепенулся у меня в голове Фырк.
Я ждал продолжения, но Мариам молчала, словно собираясь с силами для прыжка в пропасть.
— Кто? — мягко подтолкнул я.
Она набрала побольше воздуха в грудь, но ничего не успела сказать.
— Это из-за мамы! — сжав кулаки, зло перебил её сын.
Глава 5
Старший сын — парень лет четырнадцати с худым, злым лицом и горящими от ненависти глазами.