Я выдержал паузу, посмотрел сначала на Шаповалова, потом на Артема, и произнес:
— Эозинофильный гранулематоз с полиангиитом. Больше известный как синдром Черджа-Стросс.
Артем замер. Шаповалов медленно, машинально сложил бумаги в стопку, его густые брови поползли вверх, а на лице отразилось откровенное недоумение.
— Черджа-Стросс? — Шаповалов даже снял очки, словно не верил своим ушам. — Разумовский, ты уверен?
Спорить с ним нужно аккуратно. Он и так в шоке от моих диагнозов.
Нужно не спорить, а доказывать. Не эмоциями, а неопровержимыми фактами. Разложить все по полочкам так, чтобы у него не осталось ни одного контраргумента, ни одной лазейки для сомнений.
— Давайте по порядку, Игорь Степанович, — начал я методично, как на экзамене. Мой тон был спокойным, почти лекторским. — Первое — астма. Тяжелая, с приступами, появившаяся полгода назад у взрослого, ранее здорового мужчины. Уже само по себе крайне подозрительно и нетипично.
Я сделал паузу, давая им время осознать первый факт.
— Второе — хронический синусит и полипы в носу, о которых упомянул его личный лекарь. Это классическое поражение верхних дыхательных путей.
Артем задумчиво кивнул, что-то чиркая в своем блокноте.
— Третье — кожные узелки, о которых рассказала его любовница. Болезненные, на голенях. Классическая кожная пурпура, один из самых ярких маркеров системного васкулита.
Я сделал паузу, давая им осознать вес этого симптома, а затем нанес следующий удар.
— А теперь четвертое, самое главное, что связывает все воедино. Поражение почек. Мы видим быстропрогрессирующий гломерулонефрит. Сам по себе он может иметь десятки причин. Но в сочетании с кровохарканьем и синуситом это образует классическую почечно-легочно-синусовую триаду. Это практически патогномоничный, то есть уникальный, признак для группы системных васкулитов. Одно без другого может быть случайностью. Все три вместе — это уже система.
Шаповалов нахмурился, но я видел, что моя логика до него дошла. Он и не думал спорить, он анализировал.
— И наконец, пятое — поражение периферических нервов, — я добил последним аргументом. — Его жалобы на «дикую усталость» и слабость. Это не просто астения. Уверен, если мы проведем электронейромиографию, то обнаружим множественный мононеврит. Еще один хрестоматийный признак этого заболевания.
Я вытащил из истории болезни, что лежала наверху стопки с документами, анализ крови, тот самый, что стал вишенкой на торте.
— И шестое, — я постучал по нему пальцем. — Эозинофилия. Посмотрите, двадцать процентов эозинофилов при норме до пяти. Это не просто аллергическая реакция. Это системный пожар, бушующий во всем его организме.
Я сел и откинулся на спинку стула, сделав последнюю, решающую паузу, и закончил:
— Все шесть диагностических критериев налицо. Совпадение стопроцентное. Тут не может быть двух мнений.
А еще гранулемы в легких и носовых пазухах, которые нашел Фырк, и которые являются прямым гистологическим подтверждением диагноза. Но этот козырь я, пожалуй, оставлю при себе. Им и клинической картины должно хватить с головой.
В кабинете повисла тишина.
Шаповалов и Артем молча переваривали информацию. Я видел, как они снова и снова пробегают глазами по анализам, сопоставляя их с моими словами.
На их лицах скепсис медленно, но верно сменялся сначала глубоким удивлением, а затем — неохотным, почти вынужденным признанием моей правоты.
— Черт… — наконец пробормотал Шаповалов, откладывая бумаги. — А ведь и правда… все сходится. Как по учебнику. Невероятно.
Артем, как всегда, мыслил с точки зрения практика.
— Но если это так… то вся наша предыдущая терапия была бессмысленной. Гормоны в одиночку тут не справятся. Нам нужны цитостатики? Жесткая иммуносупрессия?
Он посмотрел на меня, и в его взгляде больше не было сомнений — только вопрос «что дальше?». Я одержал интеллектуальную победу. Теперь нужно было переходить к действиям.
— Именно, — кивнул я. — Нам нужна тяжелая артиллерия. Цитостатики, плазмаферез для очистки крови от аутоантител. И начинать нужно немедленно. Завтра утром он должен быть в сознании.
Артем задумчиво пролистывал стопку анализов, его лоб прорезала глубокая складка.
— Но для стопроцентного подтверждения нужна биопсия, — произнес он, наконец. — Почки или легкого. И лечение… Илья, это же цитостатики. Тяжелая химия. Циклофосфамид, азатиоприн… Мы убьем его иммунитет к чертовой матери.
Я не мог с ним не согласиться.