Дверь в палату бесшумно открылась.
В проеме появился тот самый молодой лекарь, который его оперировал.
Разумовский, кажется.
Но сейчас он выглядел совершенно иначе, чем в суматохе реанимации. Ушла вся суетливость, напряжение, осталась лишь холодная, отстраненная уверенность.
Он двигался с размеренной грацией хищника, который точно знает, что жертва уже никуда не денется. Но страшнее всего были его глаза.
В них Мкртчян не увидел ни сочувствия, ни врачебного интереса. В них был холодный, нечеловеческий расчет. Как у патологоанатома перед вскрытием. Или как у хирурга, выбирающего место для первого, самого главного разреза.
Животный ужас, до этого бесформенный и панический, начал кристаллизоваться в осознанный, леденящий душу страх. Мкртчян понял. Это не было случайностью.
Лекарь подошел к его кровати и присел на стул рядом, поставив на пол небольшой медицинский кейс. Глаза Мкртчяна забегали из стороны в сторону, от лица лекаря к монитору, к соседней койке и обратно. Это было единственное движение, которое ему еще оставалось. Единственный способ выразить бушующий внутри ураган.
— Здравствуйте, Артур Гагикович, — голос Разумовского был ровным, спокойным, почти безразличным, и от этого контраста с ситуацией по мысленному телу Мкртчяна пробежал мороз. — Как видите, ваша болезнь, к сожалению, прогрессирует. Синдром Черджа-Стросс, который мы у вас диагностировали, дал одно из своих самых тяжелых осложнений на центральную нервную систему. Вас парализовало.
Слова упали в оглушающую тишину его сознания, как камни в глубокий колодец.
Ужас, который он до этого гнал от себя, получил официальное, медицинское подтверждение. Это был приговор. Мкртчян почувствовал, как сердце, единственный орган, который он еще ощущал, заколотилось в груди с бешеной силой.
Лекарь, словно видя его панику, продолжил тем же убийственно-спокойным тоном.
— Все остальные в этой больнице — мои коллеги, медсестры, даже ваш верный помощник Арсен — теперь думают, что вы превратились в овощ. Полный паралич, включая речевой и глотательный рефлексы. Но мы-то с вами знаем, что это не совсем так, правда? — Разумовский сделал паузу, вглядываясь прямо в его зрачки, и Мкртчяну показалось, что этот взгляд проникает прямо в его череп. — Ваше сознание абсолютно ясное. Слух и зрение в полном порядке. Просто тело… тело вас больше не слушается.
«Он знает! Этот ублюдок все знает! — мысль взорвалась в мозгу Мкртчяна, сметая остатки надежды. — Он сделал это специально! Это не болезнь… это он! Он запер меня здесь!»
Его мозг метался в поисках выхода, решения, угрозы, но натыкался лишь на глухие стены парализованного тела. Он был в абсолютной, унизительной власти этого человека.
В этот момент его взгляд скользнул на соседнюю койку, на неподвижную фигуру Ашота, и дьявольский замысел лекаря раскрылся перед ним во всей своей чудовищной полноте.
«Он положил меня рядом с ним… специально… чтобы я смотрел…»
Разумовский наклонился чуть ближе, и его голос стал тише, почти доверительным.
— Состояние неприятное, согласитесь. Лежать так можно долго. Неделю. Месяц. Может, даже дольше. Медицина сейчас творит чудеса, мы можем поддерживать жизнь в этом теле годами. Но это, как мне кажется, довольно скучно. Поэтому я хочу сыграть с вами в игру.
Слово «игру» прозвучало как спасительный колокол. Мкртчян вслушивался, цепляясь за него, как утопающий за соломинку. Деньги? Он даст ему любые деньги. Власть? Связи? Он отдаст все, лишь бы выбраться из этой проклятой неподвижной тюрьмы.
Разумовский, удовлетворенный его безмолвной капитуляцией, подошел к стойке с капельницами. Мкртчян не мог видеть, что именно он делает — мешал угол обзора — но он слышал тихие щелчки пластиковых коннекторов и шелест трубок. Каждое это действие отзывалось в его напряженном сознании зловещим эхом.
— Я сейчас временно верну вам контроль над лицевыми мышцами и голосовыми связками, — произнес лекарь тем же спокойным, деловым тоном. — Сможете говорить. Правда, ненадолго — минут на пятнадцать. Потом эффект закончится, и вы снова станете камнем. Цените это время.
«Вернет контроль? Говорить? — мысли Мкртчяна заметались, цепляясь за эти слова. — Неужели это правда? Пятнадцать минут… это шанс! Шанс позвать на помощь, докричаться до кого-нибудь в коридоре, до медсестры, до санитара!»
Надежда, почти угасшая, вспыхнула в нем с новой, отчаянной силой. Но лекарь, словно читая его мысли, тут же потушил этот огонек.