— Сейчас мы с вами поговорим, — продолжил он, возвращаясь к кровати. — О многом. О вашей болезни. О необходимом лечении. И, конечно, об Ашоте Мурадяне — вон он, кстати, на соседней койке. Помните такого?
Разумовский небрежно кивнул в сторону Ашота.
Мкртчян перевел на него взгляд, и его короткая, яркая надежда мгновенно сменилась холодным, липким осознанием. Он не даст мне позвать на помощь. Это не освобождение. Это просто другой вид пытки.
Лекарь подошел и ловко ввел содержимое шприца в порт венозного катетера на его руке. Мкртчян ничего не почувствовал. Секунда, две, десять… Ничего. Может, он солгал? Может, это яд?
А потом началось. Легкое, почти щекотное покалывание в губах. Он попытался сжать их и почувствовал, как мышцы едва заметно, но откликнулись.
Затем он смог сглотнуть скопившуюся во рту слюну. Это ощущение, такое простое и обыденное, сейчас показалось ему настоящим чудом.
Через тридцать секунд его губы отчетливо дрогнули. Он попытался что-то сказать, но из горла вырвался лишь невнятный, хриплый сип. Но это был звук! Его звук!
Еще через полминуты он, собрав все остатки воли, смог наконец выдавить из себя слова.
— Что… что ты… со мной сделал… ублюдок?
Голос был чужим — хриплым, слабым, надломленным. Жалкое подобие его властного, привыкшего командовать баритона.
Он ощутил одновременно и пьянящий триумф от того, что снова может говорить, и всепоглощающую, бессильную ярость от того, насколько жалко он сейчас звучал.
Разумовский в ответ даже слегка приподнял бровь, словно искренне удивляясь такому вопросу. Эта реакция сделала его еще более зловещим.
— Я? — переспросил он. — Я вас лечу. Спас вашу жизнь дважды за последние два дня. Сначала от анафилактического шока, потом от разрыва почки. А сейчас пытаюсь вылечить от смертельного аутоиммунного заболевания. По-хорошему, вы должны быть мне благодарны.
— Ты… отравил меня! — прошипел Мкртчян, пытаясь вложить в свой слабый голос всю свою ненависть.
— Нет, — лекарь покачал головой с терпением наставника, объясняющего прописные истины неразумному ученику. — Вас отравила ваша собственная иммунная система. Это редкое заболевание, синдром Черджа-Стросс. Один случай на миллион. Вам просто очень не повезло.
Он встал и начал медленно прохаживаться по палате. Его голос изменился. Исчезла даже видимость врачебного участия, он стал холодным, отстраненным, как у следователя, зачитывающего материалы дела.
— Ашот Мурадян. Владелец небольшой шаурмичной в спальном квартале. Был должен вам некоторую сумму денег. Вы отдали приказ своим людям его «проучить». Ваши люди немного перестарались. В результате: тяжелая черепно-мозговая травма, множественные переломы ребер, ушиб легких и, как следствие, моторная афазия. Он больше никогда не сможет нормально говорить, Артур.
Мкртчян слушал, и его ярость начала медленно тонуть в подступающем, вязком страхе. Этот лекарь знал все. Абсолютно все.
— Я не… я не знаю никакого Мурадяна… — прохрипел Мкртчян. Это была рефлекторная, инстинктивная ложь, последняя попытка удержаться на ногах, когда земля уже ушла из-под них.
— Знаете, — спокойно перебил его лекарь, не дав закончить. Он полез в свой кейс и достал второй, заранее подготовленный шприц с прозрачной жидкостью. — И я знал, что вы будете отпираться. Это «Эгида-семь». Тот самый препарат, который вас парализовал. Один укол вот этой дозы — и вы снова немой камень на следующие восемь часов.
Он медленно покрутил шприц в пальцах, давая Мкртчяну рассмотреть тонкую иглу, отблеск света на стекле. Ужас возвращения в ту безмолвную, неподвижную тюрьму захлестнул его с новой силой. Нет… только не снова… не в эту тишину, не в этот саркофаг…
— Посмотрите на себя, — продолжил лекарь тихим, почти вкрадчивым голосом. — Вы полностью в моей власти. Я ввожу препарат — и вы замолкаете. Вы даже моргнуть не сможете, чтобы позвать на помощь. Я могу уйти и оставить вас так. Просто лежать.
Мкртчян с ненавистью смотрел на него, но в глубине его зрачков уже зарождался липкий страх. Лекарь говорил о вещах, которые он только что пережил, и от этого его слова становились еще реальнее.
— Конечно, со временем люди привыкнут, — Разумовский сделал вид, что размышляет. — Медсестры научатся понимать ваши моргания. Разработают для вас систему: «моргни один раз — да, два — нет». Ваш верный Арсен будет сидеть у кровати и задавать вопросы. Но на это уйдет время. День. Может, два. А ваша болезнь, синдром Черджа-Стросс, ждать не будет.
Он сделал шаг ближе, и его голос стал еще тише, почти интимным, как у лекаря, сообщающего плохие новости.