Сейчас главное — не дать ему утонуть в отчаянии. Страх и депрессия — главные враги реабилитации.
— Ашот, слушай меня внимательно, — я взял его за обе руки, устанавливая прочный физический контакт. — Это называется афазия. Моторная афазия. Ты все понимаешь, но не можешь говорить. Это последствие травмы головы. Но — и это самое важное — это не навсегда.
Он смотрел на меня с отчаянием, не веря.
— Твой мозг — невероятно сложная и мощная штука. Он способен восстанавливаться. Это называется нейропластичность. Здоровые участки могут взять на себя функцию поврежденных. Мы будем работать каждый день. Логопед, специальная физиотерапия, медикаменты. Речь вернется. Может, не полностью и не сразу, но вернется. Я видел людей в гораздо худшем состоянии, которые снова заговорили.
Он смотрел на меня, и в его глазах отчаяние боролось с робкой, последней надеждой.
Шаповалов за моей спиной тихо хмыкнул. Видимо не привык к таким неожиданным сеансам психотерапии. Я понимал, что сейчас дал Ашоту самое важное лекарство, которое не найти ни в одной аптеке.
Сейчас, пока он на пике воли, пока надежда борется с отчаянием, нужно получить информацию. Полиции он ничего сказать не сможет. Но мне — сможет.
— А пока нам не нужны слова для общения, — сказал я, крепче сжимая его руку. — Система простая: если твой ответ «да» — сожми мою руку один раз. Если «нет» — два раза. Понял?
Одно уверенное сжатие.
— Отлично. Теперь вопросы. Это было ограбление?
Два коротких, резких сжатия — нет. Так и думал. Исключаем простую уголовщину.
— Это было из-за долгов?
Одно твердое сжатие — да.
— Это были люди Мкртчяна?
Рука Ашота сжала мою с такой силой, что я услышал, как хрустнули мои собственные кости. Это было не просто сжатие. Это был один долгий, яростный, судорожный спазм чистой ненависти. Его глаза, до этого полные отчаяния, вспыхнули огнем.
— Ого! — мысленно прокомментировал Фырк. — Кажется, это однозначное «да»! Он тебе сейчас руку сломает!
— Ты знаешь кого-то из нападавших в лицо? Можешь опознать?
Еще одно уверенное, сильное сжатие. Отлично. У нас есть свидетель, способный дать показания.
— Их было больше трех?
Одно сжатие.
— Больше пяти?
Два сжатия.
Значит, от трех до пяти. Соберем максимум информации для Громова.
— Они использовали оружие?
Одно сжатие.
Я получил все, что нужно. Более чем достаточно. Теперь у Громова будет, с чем работать. И у меня тоже.
— Спасибо, друг, — я успокаивающе похлопал его по руке. — Я все понял. Мы их достанем.
Ашот закрыл глаза, измученный, но с тенью удовлетворения на лице. Справедливость начала свой путь.
В палату ворвалась запыхавшаяся медсестра:
— Господин лекарь Разумовский! Там Мкртчяну резко стало хуже! Приступ какой-то! Срочно требуют!
При имени Мкртчяна глаза Ашота наполнились таким первобытным ужасом и ненавистью, что медсестра инстинктивно отступила на шаг.
— Спокойно, друг, — я сжал его руку. — Твоего обидчика тоже настигла беда. Он при смерти. Но я его вылечу.
Ашот дернулся, его глаза расширились от возмущения. Он замычал, пытаясь вырвать руку и что-то сказать.
— Опаньки! — мысленно прокомментировал Фырк. — Кажется, твой друг не в восторге от идеи спасать своего палача! Кто бы мог подумать!
Черт. Я должен ему объяснить. Сейчас. Иначе он решит, что я его предал.
— Я знаю, что ты чувствуешь. Но послушай — я вылечу его не из благородства. Я вылечу его, чтобы он встал перед тобой на колени и молил о прощении. Чтобы он лично возместил весь ущерб. Чтобы он публично признал свою вину. Мертвый он тебе не поможет. Мертвый просто исчезнет. А живой — заплатит по полной. Доверься мне.
Я должен заставить его увидеть разницу между местью и справедливостью. Месть — это просто убить. Справедливость — это заставить врага признать свое поражение и заплатить по счетам.
Ашот долго смотрел мне в глаза, и в его взгляде боролась ненависть и зарождающееся понимание. Наконец, он медленно разжал руку.
— Я скоро вернусь. Отдыхай.
Анна Витальевна Кобрук, Игнат Семенович Киселев и Игорь Степанович Шаповалов стояли у стойки регистрации в гудящем, как растревоженный улей, холле больницы.
Хаос после снятия блокады был организованным — телефоны разрывались, персонал спешил на свои посты, но общее чувство облегчения витало в воздухе. Кобрук, как командир в штабе, четко и властно отдавала распоряжения по телефону, возвращая больницу в рабочее русло.