Наша развалюха на фоне этих хором смотрелась как блоха на бальном платье принцессы.
— Пятый номер… вот он, — пробормотал Сергеич, останавливая машину у массивных ворот, украшенных каким-то хитросплетенным гербом с грифонами и единорогами.
Ворота тут же бесшумно разъехались в стороны, пропуская нас во внутренний двор двухэтажного изящного особняка построенного в этаком псевдоантичном стиле, который как я знал был излюбленным стилем здешнего дворянства. Нас уже ждал дворецкий в ливрее, с таким каменным лицом, будто он каждый день принимает у себя бригады скорой помощи.
Внутри особняк выглядел не хуже чем снаружи.
Мраморные полы, высокие потолки с лепниной, картины в золоченых рамах, антикварная мебель… Нас провели в просторную гостиную, где нас уже ждали хозяева.
Отец — хмурый, подтянутый мужчина лет пятидесяти, с властным взглядом и в дорогом домашнем халате, судя по всему, барон какой-нибудь, если не граф. Мать — элегантная, но очень взволнованная дама, то и дело прикладывающая к губам кружевной платочек и тихо покашливающая.
— Ваше благородие, — Григорий тут же согнулся в подобострастном поклоне, обращаясь к хозяину дома. — Чем можем служить? Где больной?
Он явно взял шефство на себя, всем своим видом показывая, кто тут главный целитель, а кто так, на подхвате. Я скромно встал чуть позади, внимательно наблюдая за сценой.
— Я барон фон Штернберг, — коротко ответил мужчина. — проблема с нашим вторым сыном.
— Да-да, Филипп… он в своей комнате, — взволнованно продолжила баронесса и снова закашлявшись. — Пойдемте, я покажу.
Мы прошли по длинному коридору, увешанному портретами суровых предков, и вошли в просторную комнату, обставленную с той же показной роскошью.
На огромной кровати с балдахином, раскинув руки, лежал молодой парень лет двадцати. Бледный, с синяками под глазами, он смотрел в потолок широко открытыми, совершенно неподвижными глазами. Не моргал. Дыхание было поверхностным, едва заметным.
— Вот, господин лекарь, — всхлипнула баронесса. — Он с утра пришел из клуба… или где он там был… и вот, заснул. А потом мы зашли, а он… он не реагирует! Пульс вроде есть, я щупала, но глаза… он не моргает!
Григорий с важным видом подошел к кровати и принялся осматривать пациента. Пощупал пульс, приподнял веко, посветил в зрачок своим фонариком. Все это с таким видом, будто он тут единственный спаситель и вершитель судеб.
Я же про себя тихо злился. Мне и без его показательных выступлений было все понятно. Картина маслом: перебрал вчера парень с какой-нибудь местной дрянью, «Эфирным Рассветом» или «Лунным Порошком» — тут уж фантазия у местных алхимиков-наркобаронов работала на полную катушку.
Названия красивые, а суть одна — отрава, вызывающая кратковременную эйфорию, а потом вот такие отходняки. Такие вот золотые мальчики только отвлекают скорую от действительно важных дел. Пока мы тут вынуждены нянчиться с богатеньким наркоманом, где-то там, в обычном районе, может быть, действительно умирает человек, которому наша помощь нужна как воздух.
Обидно, досадно, но работа есть работа.
Пока Григорий продолжал свой осмотр, я заметил, что баронесса снова закашлялась, на этот раз сильнее, прижимая платок к губам. Кашель был сухой, какой-то надсадный, очень знакомый.
— Простите, ваше благородие, — обратился я к ней как можно деликатнее. — А вы сами как себя чувствуете? Этот кашель… не «Стеклянная лихорадка» случайно? Уж очень характерный.
Она удивленно посмотрела на меня.
— Ох, да, молодой человек… она самая, будь неладна, — вздохнула баронесса. — Но я уже на поправку иду, слава богу. Пик прошел. А так-то намучилась, скажу я вам! Целую неделю как в аду провела — слабость жуткая, температура под сорок, ничего не помогало. И запахи пропали, и вкус еды не чувствовала… ужас! Это вот дети, говорят, ее легко переносят, часто болеют, но быстро выздоравливают. А мы, взрослые, если уж подхватим, то редко, да метко. Хорошо хоть все позади…
Она снова закашлялась, и я невольно отметил про себя, что кашель характерный, но явно остаточный.
Тем временем Григорий, закончил свои манипуляции с Филиппом. Парень на кровати дернулся, застонал и сел, испуганно озираясь по сторонам. Вид у него был, прямо скажем, не очень. Бледный, с безумными глазами, он качался из стороны в сторону и не мог связать и двух слов, бормоча что-то нечленораздельное.