Вид у Конюхова был озабоченный и немного растерянный.
— А вы что здесь делаете, Разумовский? — Конюхов удивленно вскинул на меня брови, когда я вошел следом за Мариной. В его голосе явно сквозило недовольство. — Адептам из скорой помощи не место в палате интенсивной терапии, если вы не забыли. Мы тут сами как-нибудь разберемся.
Я уже открыл было рот, чтобы вежливо, но твердо объяснить причину своего появления, но тут в разговор вмешалась Марина.
— Аркадий Александрович, это я его попросила! — с неожиданной горячностью выпалила она. — Илья… то есть, адепт Разумовский… он еще дома сказал, что у Сеньки не просто «Стеклянная лихорадка», а что-то гораздо хуже! А вы… вы даже диагноз поставить не можете, только руками разводите и говорите «такая вот стекляшка с осложнениями»! Может, хоть он знает, что с моим мальчиком! Пожалуйста, выслушайте его!
Конюхов явно не ожидал такого напора от убитой горем матери. Он перевел взгляд с нее на меня, потом снова на нее. На его лице отразилась сложная гамма чувств: от раздражения и уязвленного профессионального самолюбия до слабой искорки надежды — а вдруг этот наглый адепт действительно что-то знает?
— Ну, хорошо, Разумовский, — он снисходительно махнул рукой в сторону стола, где лежала толстая папка с историей болезни Сеньки и стопка свежих снимков-эфирограмм. — Раз уж вы здесь, и матушка так настаивает… Ознакомьтесь. Может, действительно, свежим взглядом что-то заметите, чего мы, старики, не видим. Хотя, признаться, сомневаюсь.
Я кивнул и подошел к кровати Сеньки. Мальчик с трудом приоткрыл глаза и, узнав меня, слабо улыбнулся.
— Дядя… лекарь… здравствуйте, — прохрипел он.
— Здравствуй, герой, — я постарался, чтобы моя улыбка была максимально ободряющей. Положил ему руку на лоб, как бы проверяя температуру, а сам быстро пробежался по его состоянию «Сонаром». Картина была не лучше, чем дома, а местами даже хуже. Опухоль явно не дремала. — Как ты себя чувствуешь?
— Дышать… трудно… — прошептал Сенька, и в глазах его блеснули слезы.
— Ничего, сейчас мы это исправим, — пообещал я, хотя у самого на душе скребли кошки. — Ты только держись, хорошо?
Я взял со стола историю болезни и углубился в изучение анализов.
Так, что у нас тут?
Общий анализ крови… гемоглобин понижен, эритроциты тоже — анемия, хоть и не критичная. Лейкоциты… чуть повышены, но формула какая-то нетипичная для вирусной инфекции, больше похоже на реакцию на сильное воспаление или распад тканей.
СОЭ зашкаливает — ну, это и при «стекляшке» бывает, и при чем угодно другом. Биохимия… ЛДГ выше нормы, С-реактивный белок тоже. В принципе, все это можно было бы списать на тяжелое течение «Стеклянной лихорадки» с осложнениями, если бы не одно «но» — мой «Сонар», который четко показывал совершенно другую картину. Анализы, по сути, подтверждали мои худшие опасения, хотя и косвенно.
Я подошел к негатоскопу, где висели свежие снимки легких Сеньки. Придирчиво вгляделся в них. И… ничего. То есть, конечно, были видны диффузные изменения, характерные для пневмонии, то самое «матовое стекло», которое так любили описывать при «Стеклянной лихорадке».
Но той четкой, плотной тени, которую я видел своим «Сонаром» у него дома, на этих снимках не было!
Шок. Неужели я ошибся?
Неужели мой «Сонар» дал сбой или я неправильно интерпретировал его сигналы? Нет, быть такого не может!
Я слишком хорошо успел изучить возможности своего дара, пусть он и не был так силен. Я снова закрыл глаза и мысленно наложил то «сонарное» изображение, которое так четко отпечаталось у меня в памяти, на физический снимок, висящий передо мной. Сопоставил контуры, тени, плотности…
И тут все встало на свои места! Ну, конечно!
Опухоль была хитро расположена — в нижней доле правого легкого, большей своей частью она скрывалась за тенью сердца и куполом диафрагмы! А та ее часть, что все-таки выходила за эти «экраны», на фоне общего воспаления и инфильтрации легочной ткани от «стекляшки» выглядела просто как более плотный участок этого самого воспаления.
На обычном обзорном снимке в прямой проекции ее можно было и не заметить, особенно если не искать прицельно. Даже я, зная, что она там есть, с трудом различил ее нечеткие, смазанные контуры. А уж врач, настроенный на «Стеклянную лихорадку», и подавно бы ее пропустил.
— Аркадий Александрович, — я повернулся к Конюхову, который с нетерпением ждал моего вердикта. — Боюсь, у мальчика все-таки новообразование. Скорее всего, доброкачественное, судя по некоторым признакам, но требующее немедленного вмешательства.