Марина громко ахнула и прижала руки к губам. Конюхов нахмурился.
— Да что вы такое говорите, Разумовский! — он попытался успокоить Марину. — Успокойтесь, мамочка, не слушайте его! Адепт, похоже, немного… переутомился. Какая еще опухоль? У него классическая картина «Стеклянной лихорадки» с осложненной пневмонией!
— Анализы это не подтверждают однозначно, Аркадий Александрович, — возразил я. — Взгляните еще раз: анемия, нетипичный лейкоцитоз, очень высокая СОЭ, повышенная ЛДГ…
— И что? — перебил меня Конюхов. — Все это может быть и при тяжелой «стекляшке»! Я за свою практику и не такое видел! У этой заразы течение бывает очень разным!
— Возможно, — согласился я. — Но вот, например, уровень тромбоцитов у него повышен. Для вирусной инфекции, даже тяжелой, это не очень характерно, чаще бывает наоборот, тромбоцитопения, или они остаются в норме. А вот некоторые виды опухолей, особенно у детей, могут давать реактивный тромбоцитоз. Это, конечно, не стопроцентный признак, но в совокупности с остальным…
Конюхов отмахнулся.
— Да мало ли что там с тромбоцитами! Все может быть при «стекляшке», говорю же вам! Организм молодой, реакции непредсказуемые!
Тогда я решил пойти другим путем.
— Хорошо, Аркадий Александрович, давайте посмотрим на снимок еще раз, — я подвел его к негатоскопу. — Вот здесь, — я ткнул пальцем в едва заметное уплотнение, частично скрытое тенью сердца. — Видите? Структура немного отличается от окружающего воспаления. Контуры более четкие, хоть и мутные.
Конюхов хмуро всматривался в снимок, потом пожал плечами.
— Ну, вижу какое-то уплотнение. Мало ли что это может быть — спавшийся участок легкого, осумкованный плеврит, старый рубец… Да просто снимок такой, артефакт какой-нибудь! Ничего криминального я тут не вижу.
— Я считаю, что это опухоль, — настойчиво повторил я. — И чтобы ее лучше рассмотреть, нужно сделать снимок в другой проекции. Хотя бы в боковой. Или прицельный снимок этой зоны.
— Опять вы за свое, Разумовский! — начал терять терпение Конюхов. — Лишний раз облучать ребенка в таком тяжелом состоянии? Чтобы удовлетворить ваше любопытство адепта? Я на это не пойду! Парень и так уже дозу получил!
Я понял, что его не переубедить. Тогда я повернулся к Марине.
— Марина, — сказал я твердо, но мягко. — Вашего сына можно спасти. Но для этого нужно точно знать, с чем мы имеем дело. Я уверен, что это не просто «Стеклянная лихорадка». Пожалуйста, настоите на дополнительном снимке. Это может спасти ему жизнь.
Марина растерянно смотрела то на меня, то на Конюхова.
— Но… господин лекарь говорит… облучение… — пролепетала она.
— Мамочка, поймите, — Конюхов решил надавить на нее. — Если ваш сын получит излишнюю дозу облучения по настоянию… э-э-э… неопытного специалиста, и это повредит его здоровью, ответственность будет на вас. Вы готовы ее взять?
Марина замолчала, кусая губы. В ее глазах метались страх и сомнение. Вот он, классический прием — запугать ответственностью.
Я понял, что пора идти ва-банк.
— Марина, — я посмотрел ей прямо в глаза. — Лекари сейчас не знают точно, что с вашим сыном. Они говорят, что это «просто стекляшка», но сами видите — ему все хуже. Если это действительно «стекляшка» и она так протекает, то, боюсь, прогноз неутешительный, он может умереть от дыхательной недостаточности. Но если это опухоль, и мы ее вовремя обнаружим и начнем правильное лечение, у него есть шанс. Очень хороший шанс. Выбор за вами.
Марина несколько секунд смотрела на меня, потом на своего сына, потом снова на меня. В ее глазах появилась решимость.
— Делайте, — твердо сказала она, поворачиваясь к Конюхову. — Делайте дополнительный снимок. Я… я даю согласие и беру всю ответственность на себя.
Внезапно, приборы у кровати Сеньки истошно запищали, заглушая все остальные звуки в палате. Красные лампочки замигали, как на новогодней елке, только вот веселья это не добавляло.
Мальчик на кровати обмяк, его дыхание стало прерывистым, почти незаметным, а лицо начало стремительно приобретать тот самый неприятный синеватый оттенок, который я так хорошо знал.
Остановка дыхания, мать ее!
— Кислород! Адреналин! Быстро! — рявкнул Конюхов, бросаясь к Сеньке.
Я среагировал на автомате, еще до того, как он успел договорить.
— Ларингоскоп, интубационную трубку номер четыре, мешок Амбу! — мой собственный голос прозвучал неожиданно твердо и властно, перекрывая писк аппаратуры. — Сестра, тащите реанимационный набор, живо!