Мальчик сделал слабый, но самостоятельный вдох!
Преображенский и Конюхов замерли, с отвисшими челюстями глядя то на мониторы, то на меня, то на Сеньку. В операционной повисла оглушительная тишина, нарушаемая лишь мерным писком аппаратуры, который теперь звучал почти убаюкивающе.
— Стабилизировался… — выдохнул наконец Конюхов, неверяще глядя на меня. — Как… как ты это сделал, Разумовский?
Операция быстро подходила к концу. Преображенский, хоть и пребывал в некотором шоке от произошедшего, все же был профессионалом и быстро взял себя в руки.
Опухоль, точнее, ее основная масса, была уже практически удалена еще до этого инцидента с нервом. Сейчас он лишь аккуратно завершал последние манипуляции, стараясь больше ничего не задеть.
Все это время я продолжал держать руки на груди Сеньки, поддерживая расслабленное состояние того самого злополучного нерва, потихоньку подкармливая его своей энергией. Это высасывало из меня последние силы. Запас хоть и стал больше, но не настолько. Голова кружилась, перед глазами плыли круги, но я держался.
— Так, все, — наконец произнес Преображенский, отступая от стола. — Основное убрали. Дальше — гистология, и будем решать, что делать. Федоров, зашивайте. Аккуратно.
Только теперь, когда непосредственная угроза жизни Сеньки миновала, я позволил себе медленно, очень осторожно, прекратить свое энергетическое воздействие, плавно снижая поток «Искры».
Все, кто был в операционной, с замиранием сердца смотрели то на меня, то на мониторы. Но все получилось. Состояние Сеньки оставалось стабильным. Его зашили, наложили повязку, и мы втроем — я, Конюхов и совершенно опустошенный, но явно впечатленный Преображенский — вышли из операционной в тихий больничный коридор.
Он снял маску и перчатки, вытер вспотевший лоб. Он выглядел лет на десять старше, чем час назад.
— Ну, молодой человек, — он повернулся ко мне, и в его голосе уже не было и тени прежнего высокомерия. — Представьтесь, пожалуйста, как следует. Я — мастер-целитель Преображенский Вениамин Петрович. И я, признаться, под впечатлением. Под большим впечатлением от вашей работы.
— Илья Разумовский, адепт, — я слегка кивнул, стараясь скрыть дикую усталость.
— Адепт, говорите… — Преображенский хмыкнул. — Ну-ну. Ваша адептская работа сегодня спасла мне не только пациента, но и, пожалуй, репутацию. Да и Конюхову тоже, — он кивнул на Аркадия Александровича, который стоял рядом, все еще не придя в себя от шока. — Скажите, Илья… можно ведь так? Как вам это удалось? Как вы поняли, что дело именно в блуждающем нерве? И как… как вы его так быстро успокоили? Я ведь его почти не задел, так, слегка…
Я пожал плечами, стараясь выглядеть как можно более естественно.
— Просто… предположил наиболее вероятное развитие событий при таком резком ухудшении, Вениамин Петрович. Учитывая локализацию опухоли и ход операции, повреждение или раздражение вагуса было одним из самых очевидных осложнений. А что касается расположения нерва… ну, я просто искал точку наибольшего энергетического напряжения, прикладывая к ней свою «Искру», как нас учили в академии. Иногда это помогает найти источник проблемы. Чисто интуитивно, плюс немного везения.
Преображенский внимательно посмотрел на меня, потом усмехнулся.
— Интуитивно, говорите? Везет вам с интуицией, молодой человек. И в академии вас, похоже, неплохо обучили, если адепты такие вещи чувствуют. Талант у вас, определенно талант. Не всякий даже опытный целитель так чутко может нащупать точку напряжения и так быстро купировать столь серьезное осложнение.
— Благодарю вас, мастер-целитель, — я снова кивнул. — Но мне, пожалуй, нужно идти. Смена моя давно закончилась, да и сил совсем не осталось.
Мне отчаянно хотелось есть, спать и чтобы меня никто не трогал хотя бы пару часов. Но перед тем как уйти, я сделал вид, что хочу последний раз взглянуть на Сеньку через смотровое окошко.
На самом деле, это было прикрытие для Конюхова и Преображенского.
Я искал взглядом своего нового, неожиданного знакомого — того самого говорящего бурундука. Но его и след простыл. Ни на лампе, ни на шкафах, нигде в операционной его больше не было. Словно привиделся. Или он просто решил, что его миссия на сегодня выполнена, и отправился по своим, бурундучьим, делам.
Конюхов отправился оповещать родителей, а я побрел в раздевалку на ватных ногах, голова гудела, как трансформаторная будка. В ушах все еще стоял писк медицинских приборов и скрипучий голос этого… бурундука. Что это вообще было? Галлюцинация от переутомления?