— Мама? Папа? Сеня… — ее голосок дрожал.
— В комнату! Сиди там! — рявкнул Иван так грозно, что девочка вздрогнула и, всхлипнув, мгновенно исчезла.
Я, отбросив сумку, бросилась к столу. Мои пальцы сами нащупали флакон с отваром.
— Ульяна! Кровь! Давала ему хоть каплю? Говорите правду! — мой собственный голос прозвучал чужим, стальным, не терпящим возражений.
— Нет! Нет! Клянусь богами, нет! — закричала она, и в этом крике была такая бездна отчаяния, что лгать она не могла. — Он просил… умолял… но я побоялась!
Упырь на столе, услышав голоса, на мгновение затих. Его черные глаза нашли отца.
— Папа… — просипел он уже почти человеческим, но до жути чужим голосом. — Папа, отпусти… Мне больно… Я просто хочу кушать… Очень хочу… Отпусти, и я все тебе прощу…
В горле у меня пересохло. Это была не детская мольба, а хитрость, на которую пошел упырь.
— Все выйдите из горницы! – скомандовала я.
— Я никуда не уйду! Это мой сын! — Ульяна вцепилась в край стола, ее костяшки побелели.
Я подняла на нее взгляд.
— Тогда он умрет. Окончательно и навсегда, — прозвучало холодно, даже для меня самой. — Я не смогу помочь, пока вы здесь.
— Ты… ты можешь ему помочь? — в ее голосе прорвалась бешеная, пьянящая надежда. — Неужели это возможно?
Я посмотрела на это искаженное страданием лицо и на маленькое тело, бьющееся в петлях. Бабкины слова эхом отдались в памяти.
— Можно, — выдохнула я, и это была правда. — Только если вы мне сейчас поверите и оставите меня с ним наедине.
В этот миг упырь, почуяв слабину, рванулся с нечеловеческой силой. Одна из веревок с треском лопнула. Я, не раздумывая, набросилась на него, впиваясь пальцами в его худые плечики, и силой, которой сама от себя не ожидала, пригвоздила его к столу.
— ИВАН! — рявкнула я, чувствуя, как подо мной бьется что-то сильное и абсолютно чуждое. – Уходите! Сейчас!
Тот, будто очнувшись, схватил жену на руки и почти потащил в соседнюю горницу. Последний взгляд, который бросила Ульяна через плечо — полный безумия, боли, надежды и бесконечного материнского страха, — разбил мое сердце вдребезги. Дверь захлопнулась.
Тишина. Теперь только мы. Я и маленькое чудовище, которое когда-то было мальчиком.
Я действовала инстинктивно, движимая долгом и страхом. Сорвала с шеи кулон и тут же приказала
— Цыц!
На удивление получилось. Упырь застыл.
Магия слушалась меня через раз. Повезло. И я воспользовавшись везением тут же снова связала мальчика. Стоило закончить с веревками как моя сила снова дала сбой и мальчик снова начал кричать и дергаться.
Повезло что успела связать.
Теперь обряд…
Подпалила пучок горьких трав — едкий дым заполнил горницу. От него упырь снова замер. Он перестал кричать, только шипел. По моей памяти так и должно быть.
Я шептала старые слова, заговоры и молитвы, чувствуя, как они обжигают мне губы. Пальцем провела знаки на его раскаленном лбу — кожа пылала.
В конце влила отвар в приоткрые от шипения губы. Упырь пытался выплюнуть, из его горла пошел пар. Но…проглотил.
Последний писк и…наступила тишина.
Она длилась вечность. Сеня замер, его тело обмякло. Черные глаза уставились в потолок, не моргая. Мое сердце колотилось где-то в горле. Если не сработало… Если я ошиблась…
И вдруг… резкий, судорожный, но такой живой и человеческий вдох. Воздух ворвался в его легкие. Потом еще. И еще.
Моей магии хватило чтобы понять, это был он. Я тут же надела обратно кулон.
И дрожащими руками начала развязывать веревки. Когда последний узел ослаб, я отшвырнула веревку прочь.
Его веки дрогнули. Он уставился на меня со страхом.
— Мамочка…
— Все хорошо Сеня, мама и папа рядом они сейчас войдут…
— Там было страшно, очень страшно. — Мальчик подался вперед и вцепился в меня, в поисках помощи. – Такой страшный, страшный сон…
Я положила руку на его светлую голову. Чувствуя, как у самой подступают слезы.
— Там… там было темно. И холодно. И все время хотелось… кушать. Очень сильно. А потом… потом я услышал папу. И твой голос. И стало светлее. — Он замолчал, глотая слезы. — Мне страшно. Я больше не хочу такой сон.
Глядя на него — на синяки под глазами, на ссадины от веревок, на его беззащитную худенькую шею, — я почувствовала невероятную, давящую боль.
— Все уже прошло, — сказала я, и мой голос стал тихим и теплым. — Ты просто очень заболел. Но теперь все будет хорошо.