— Я вот не пойму, — гнев требовал выхода, и, не видя перед собой травника, я обрушил его на сапожника. — Как можно травить сироту? Или вы думали, что за нее никто никогда не заступится? Вам, видно, не приходило в голову, что однажды за каждую ее слезинку вас могут заставить землю жрать?
Мужик смущенно потупился.
— Ваша милость, я Ярославу никогда словом худым не обидел. Однажды даже к ней обращался, когда лихоманка скрутила… Помогла, ни гроша не взяла. И никого у меня не сглазила, и ничего не пропало. Но у меня, понимаете, две внучки растут. Заболеют они — мне к травнику идти придется, да к лекарю. А они в открытую говорят: «Коли к Ярославе пойдете — помогать не будем». И что мне прикажете делать?
— Оставаться человеком, — сквозь зубы процедил я.
— Я ее не обижал, ваша милость! — взмолился он. — Те, кто дерзости позволял, сегодня на рынок и носа не кажут — вас боятся. Мы, может, и виноваты, что молчали, но коли уж рычать собрались, так не на нас! Мы здесь сами как Ярослава — перечь лекарю, да травнику, так и помрешь без помощи. Случаи уже были…
Я стиснул зубы. В чем-то старик был прав. Нужно карать зачинщиков! Оторвать головы этим тварям. Медленно.
— Где они живут? Лекарь ваш да… травник этот? – спросил я.
— Так глубже в селе. Их дома неподалеку друг от друга стоят. Они самые большие у нас. Трехэтажные, такие вы не пропустите. Да люд добрый по пути укажет, туда дорогу все знают.
Отстроили себе дома на людском горе. Такие люди, хуже навей.
— Ладно, давай сапоги, — резко сменил я тему. — Лучшие, какие есть.
— Какой размер прикажете?
— Для Ярославы. Женские.
Старик кивнул.
— Ее размер знаю. Год назад ей валенки отдал за лечение. Если не изменился, вот эти — со шнуровкой, добротные. Если чуть велики — под теплые носки в самый раз.
— Отлично, — буркнул я.
Значит, за лечение он ей валенки отдал. Не ценят тебя, Яся, не ценят… За твою доброту ты должна кожу носить да соболиный мех.
— Надолго к нам, ваша милость? — спросил сапожник, пряча монеты.
— Настолько, насколько потребуется, — кинул я. — Может, и навсегда останусь, с Ярославой. Дом ей отстрою, в шелках буду держать. А потом начну по одному сворачивать шеи всем, кто ее обижал.
Мужик побледнел и опустил глаза.
— Воля ваша, хозяин, — прошептал он.
Я уложил сапоги в поклажу.
Теперь по-хорошему наведаться к этим мерзавцам — травнику да лекарю. Вот только… я и так задержался. Как там Яся? Надеюсь, она меня ждет и не думает идти в лес одна. Ее ж не удержать…
Поколебавшись немного, я повернул лошадь к дому. Завтра к этим уродам схожу. А может… Может, они осмелятся выйти на рынок. Тогда уж я вволю отплачу им за причиненное зло.
Из мыслей меня вырвал голос. Ворон фыркнул, а я притормозил и повернулся.
— Господин дракон!
Это был тот самый парень-подмастерье, лет двадцати. Он нервно потирал руки, покрасневшие от холода.
— Вы уж простите за беспокойство… Я ваш разговор слыхал. Вы это… Ярославе дом строите?
Я нахмурился.
— Пока ремонтирую, — кинул я.
— Я человек простой, поэтому прямо спрошу, — парень облизал пересохшие губы. — Вы, как дракон, барин богатый. Платить, небось, хорошо будете? Говорят… Говорят, драконы всегда хорошо платят!
— Некому тут платить. Одни трусы да подхалимы кругом, - со злостью кинул я. – Если б были хорошие работники, то платил бы как полагается да сверх меры.
Лицо парня озарила широкая улыбка.
— Ваша милость! У нас тут немногие хорошо платят. А деньги, они ведь всем нужны… Так что если вы платить собрались, я к вам в помощники пойду! И еще пару ребят надежных сыщу. Нужна вам такая помощь?
Глава 40
Яся
Слова лесовичка жгли мне душу всю дорогу домой. Я лихорадочно перебирала в уме варианты, как сообщить Кайлу о двоедушнике. Придется солгать, придумать что-то правдоподобное, но главное — донести эту страшную весть. Двоедушник — это чума, и кто, как не дракон, сможет вычислить этого монстра в нашем селе?
Не успела я дойти до дома, как надо мной пролетел Тео. Он опустился на недоделанный Кайлом забор и громко каркнул.
— Яся! Пока ты в Чернь ходила, тут драконья дочь шастала! — выпалил он, и у меня внутри все упало.
За эти несколько дней я почти забыла тот леденящий душу ужас, что принесла с собой история с Сеней. Забыла, что Анна знает, кто я такая.
— Она… одна была? — выдавила я, чувствуя, как холодеют пальцы.
— Одна-одинешенька! На богатырской кобыле!
Да, лошадь я помнила. Богатырскую кобылу сложно забыть.