Председателем колхоза был родственник Павла, он позволил их семье уехать в другую деревню, иначе, скорей всего, сослали бы. Деревня Воздвиженка, а рядом всё русские деревни: Воскресенка, Знаменка, Никольская.
На окраине построили захудалый домишко: не было средств. Рядом болото, в подполе – вода. Крысы бегали – белые, чёрные, странного цвета, непонятные крысы…
В этом домике в сорок втором году родилась дочка Инна, та самая, что и рассказала мне всю эту историю. Сестры у Павла были Агриппина – Груня, Пелагея – Паня, Акулина, а вот дочку наказал жене красиво назвать – Инна. Инна Павловна – красиво, правда?!
А пока – стоит поезд в Свердловске – отойти нельзя… Едет дядя Паша на третью войну в своей жизни – в далёкую Маньчжурию.
И вдруг – команда: по вагонам! Эх, не успел!
Павел Сергеевич ехал в теплушке и прятал лицо от соседей.
– Дядя Паша, что с тобой, отчего расстроился?
– Ветер, сынок… Соринка в глаз попала…
Инну свою увидел только в сорок шестом. Девочка запомнила, как вошёл незнакомый военный, посмотрел внимательно на неё, спросил имя. А потом подхватил на руки, прижал к себе и прошептал:
– Это я, папка твой!
Мама заходит в комнату, а Павел держит дочь на руках и танцует от радости. И четырёхлетняя Инна не плачет, а обнимает отца, гладит ласково по голове:
– Папа приехал! Папа голодный! Дайте папе мой хлебушек!
Павел Сергеевич перевёз семью в Вишнёвогорск. Стал работать на руднике. Посёлок разрастался, люди жили в землянках: гора – и туда дверь, пол земляной, деревянного не было. В этом посёлке в сорок девятом Инна пошла в новую, только что отстроенную школу с чудесным запахом свежей краски.
Вишнёвогорск – в горах полно дикой вишни, черники, брусники, земляники. Кругом закрытые города: Челябинск-40, Челябинск-50. Потом, после открытия стали – Озёрск, Снежинск…
Папа снова построил дом. Большой, с толстыми стенами. Огромный двор, огород, малина в саду. Так что домов Павел за свою жизнь поставил несколько. У него их отнимали, а он строил новый, лучше прежнего.
Такой запас сил был у человека – сильная крепкая ветвь. Её обрубают, а прошёл чуток, новые зелёные побеги потянулись, не успели оглянуться – та же ветвь, да ещё зеленее, ещё ветвистее! Правда, детей не получилось, как у бати, родить много, только трое: два сына и дочь.
Одна война, вторая война… Жив? Вот тебе третья! Всё ещё жив?! А если радиацией попробовать? Челябинск-40, ядерный комбинат «Маяк», пятьдесят седьмой год, выброс радиации двадцать миллионов кюри (Чернобыль, правда, побольше – пятьдесят)…
Двадцать три села, где волной по ходу ветра шёл смертоносный поток, выселили, стёрли с лица земли. Опыта не хватало, о радиационной опасности понятие смутное, да и никогда власти особенно не ценили людей в стране: а чего?! – мамки новых нарожают!
Школьников, беременных женщин посылали закапывать радиоактивный урожай, молодых парней отправляли на ликвидацию, не предупреждая об опасности. Мальчишки стояли на посту, пока не начиналось носовое кровотечение и сильная головная боль – признаки острого облучения.
В школе, в восьмом классе Инне давали антиструмин. В Челябинской области смертность подскочила: люди умирали прямо на работе, вымирали целые семьи.
В 1974 году, спустя семнадцать лет после аварии, в больнице, дядя Паша подружится с Катенькой, молоденькой сестричкой, ласковой, заботливой. Платки в то время не принято было носить, а Катенька всё в платочке. И дядя Паша спросит:
– Доченька, а почему ты всё время в платке?
И Катя перестанет улыбаться, стянет с головы платок – на голом черепе ни волосинки. И детишек нельзя – уроды родятся. Челябинская деревня…
Мама, папа… Это были люди совсем другие… Та же одежда, но совсем другие…
Папа всё умел делать! Мы, их дети, уже не такие… Внуки – тем более…
Из детства – мамина стряпня. Такая выпечка была! Мягкая, вкусная! Хлеб, пироги с черёмухой, с лесной земляникой, с маком. Меня посадят толочь мак, ступка тяжеленная, нужно было толочь до мягкости, до кашицы, он становился воздушный такой! А сейчас этот мак набухают, он только в зубах застревает, уж простите за подробности…
В войну мама отправляла меня к папиной сестре Груне, а сама работала день и ночь на стекольном заводе.
Интересно, что в деревне была блаженная бабушка, которая ещё до войны сказала Груне:
– Останешься только ты да петух!
И в начале войны Груня увидела руины собственного сожжённого дома. Стояла на руинах и плакала – и вдруг выбегает к ней петух с опалённым хвостом. Бросается к хозяйке сам не свой от радости. Так они и остались – Груня да петух.