- Нельзя, нет!
- Белый шаман умрёт, - отвечал Кунлелю.
Охотники окружали зверя, который по-прежнему не замечал их.
- Нельзя, их так мало осталось! Они остались только здесь! Смотрите, он даже не боится вас, и он хромает! - кричал Ванька.
Кунлелю перевёл копьё на кита.
- Зверя бить нельзя, надо бить зверя, белый шаман умирать, духи не отпустить его, Мэмыл умирать, Кунлелю умирать, молодой друг умирать.
Белым шаманом Кунлелю звал Тимофея Ильича. Тот умел писать и читать...
Иван очнулся. Лицо Тимофея Ильича склонилось над ним. Было сумрачно и дымно.
- Ваня, ты очнулся! - воскликнул Тимофей Ильич. Он радостно разулыбался, заросшее бородой лицо едва виднелось в свете огня. - Мы их нашли, Ваня, нашли! Они такие большие, нас не замечают и не боятся. А ты спас своего хромого зверя, ты молодец! Не вставай, у тебя жар...
Тимофей Ильич смотрел на бледное лицо Вани и рассказывал ему про остров. Про маленькую землянку, крытую шкурами моржей, про очаг с заготовленным плавником, ждавший их с прошлого лета. Но не стал говорить, что припас был весь съеден то ли леммингами, то ли ещё кем. Мэмыл с Кунлелю и ещё двое охотников пошли к пасущемуся рядом стаду. Ваня метался между ними и пытался отговорить. Сломал копьё у Мэмыла. Кунлелю плюнул и увёл всех на побережье бить моржей. Мамонта одного - так их называл Ваня - забили вчера. Охота эта была страшной. Зверь огромный, лохматый просто шёл, будто не видя мелких муравьёв-людей, забивавших его копьями и топорами.
Тимофей Ильич ругался с Кунлелю, говорил, что таких зверей никогда не видел, он не нашёл на острове больше ни одного стада, кроме этого. Белых медведей, носорогов нашёл, моржей, громадных лохматых то ли козлов, то ли быков с витыми рогами, олени есть, леммингов тьма тьмущая, а зверюги эти медлительные и огромные - только в этой долине, только шесть.
Он не говорил Ване об этом. Что толку причитать, такая жизнь, без охоты человеку не прожить.
Ваня лежал под ворохом шкур. Трещал огонь. Дым полз в отверстие в потолке. Летел снег.
- Здесь, на краю света, Ваня, людей нет. Звери и птицы не пуганные. Припасы все так и лежали, как оставил Кунлелю. Он и в этот раз готовит запас, который оставит в землянке. А я и не помню, как сюда добрался, как вы меня тащили. Представляешь, всё это время я малым с отцом в санях катался, н-да... А отца-то давно уж нет.
- И у меня нет отца, и мамы нет, - прошептал Ваня.
И опять провалился в забытьё.
Дня три мела метель. Тонны снега обрушивались на долину, ветром сметало снег с вершин вниз. Землянку занесло по самую макушку, ко входу вёл глубокий лаз, который прокапывали каждое утро. Собаки спали в доме, так теплее.
Утром стадо зверей по-прежнему паслось поблизости, не обращая внимания на идущих вереницей людей с копьями и луками. Оттеплило, валил стеной снег, оседая на скалы, на головы, спины зверей, и стадо походило на идущие медленно снежные горы. Пять взрослых мамонтов, двое детёнышей. Один, самый лохматый и огромный, хромал и пасся поодаль. "Малым упал со скалы", - думал Кунлелю. Глядя на хромого зверя, он видел детёныша, отставшего от стада и скользящего по краю заснеженного уступа.
Мэ сказал, обернувшись:
- Ванькин зверь. Зверь умрёт, Ванька умрёт.
Кунлелю кивнул и посмотрел в сторону моря, которого отсюда не видать. Далеко. Но кит появлялся в разводьях каждый день, старик слышал его, его дыхание. Кит будто ждал.
- Скоро, - сказал киту Кунлелю, утвердительно кивнув. - Скоро назад идти. Твой друг не умирать.
В этот день и другой, и третий охотники уходили на побережье. Толстые не пуганные моржи, нерпы, лёгкая добыча, много шкур и жира.
Кунлелю совал в рот Ваньке кусочки снадобья, вонявшего тухлой рыбой. Ваня метался в бреду и называл Кунлелю то мамой, то бабушкой, иногда вдруг говорил громко:
- Пап, а они есть, мамонты - они есть, я вчера видел. Прилетай...
Тимофей Ильич от этих слов Ванькиных заходился в кашле, сгибался пополам, выбирался из дымной, тесной землянки. Надевал вороньи лапы и отправлялся за плавником. За ним увязывался Рваное ухо, строгий пёс с умными глазами. Трусил следом Лохмач и возвращался. Тенька взлаивал вслед, но опять с важным видом укладывался в утрамбованную лёжку - хозяин приказа отправляться не давал.
Было морозно, серо, сыпал снег. Голые чёрные вершины курились.
"Кунлелю сказал, если сегодня не остановит Ваню, то он уйдёт, - думал Тимофей Ильич. От дыма, запаха кож, лекарского снадобья и курящихся трав до сих пор мутило, - Ванька уходить, так и сказал".
Старик выгнал всех на мороз. Охотники ушли направо, к побережью, Тимофей Ильич пошёл налево, вчера там видел много плавника.
И обернулся.
За спиной раздался глухой звук бубна. Когда Кунлелю бил в свой бубен, ты будто вставал на ходули. Мир становился зыбким, шатким, земля оказывалась далеко-далеко внизу, под облаками. Удары сыпались глухо, в такт сердцу, и оно замирало, шло тише, ещё тише. Очень хотелось домой, полететь, побежать, хоть бы мамонтом или леммингом.