Он появился в своём заведении, где принимал заказы на эскорты для закрытых корпоративных вечеринок, турецких бань, кавказских дворцовых утех. Он подбирал эскорты, угадывая вкусы заказчиков. Имел широкий выбор красавиц, любого сложения и масти, весёлых и грустных, скромных и яростных, интеллигентных и диких. Но все были отборные, породистые, как элитные лошади, ждущие с нетерпением скачек. Михаил Соломонович холил их, одаривал, отправлял на массажи, прикреплял к врачам, учил манерам, мстил обидчикам. Они были прекрасны, эти русские женщины, избавленные Михаилом Соломоновичем от нужды, превращённые из забитых матерей-одиночек, брошенных мужьями жён, недоучившихся студенток в весёлых, царственных, смелых и игривых красавиц, обожающих свою работу, как скаковые лошади обожают ипподром.
Михаил Соломонович в кабинете подписывал бумаги, принимал заказы, читал отчёты бухгалтера. Он прислушивался к стуку высоких каблуков в коридоре, как чуткий конюх прислушивается к перестуку копыт.
Вошла Алла. Она снаряжалась в дорогу. Её сильные обнажённые плечи, млечной белизны лицо, причёска, где в каждом волоске играл золотой лучик, голубые, как весеннее небо, глаза — всё было восхитительно. Сулило радость кавказскому сенатору, пожелавшему после государственных дел отдохнуть в своём горном дворце. Уже струились над мангалами вкусные дымы, на углях шипели шашлыки, друзья сенатора снимали московские сюртуки, стелили молитвенные коврики, совершали намаз.
— Ну что, моя милая жёнушка, в дорогу? Тебя ждёт увлекательное странствие. Ты увидишь множество отважных джигитов, не забывших скачки по горным дорогам. Не пугайся, если они начнут стрелять в воздух и кидать ввысь папахи. Так они поступают, когда через сенат проходит очередной законопроект, — Михаил Соломонович осматривал Аллу, как осматривают породистую, готовую к состязаниям кобылицу, любуясь её крепкими постукивающими копытами, гладким шёлковым крупом, страстным выпуклым оком. — Тебе нет равных, моя жёнушка!
— Михаил Соломонович, я пришла сказать, что никуда не еду. Я ухожу.
— У тебя просто дурное настроение, милая жёнушка. Горный воздух имеет веселящее свойство. Дыши глубже, — он посмеивался, привыкнув к её капризам. В капризах, которые она себе позволяла, была её привилегия перед безропотными подругами, собранными в эскорт.
— Я беременна. Я больше не могу работать.
Он знал, это была уловка, маленькая хитрость, которой она хотела его раздосадовать.
— Эка беда! Есть клиенты, которые сходят с ума от беременных женщин.
— Я пришла сказать, что ухожу. Я буду носить ребенка.
Её упрямое, ставшее злым лицо раздражало его. Он представил её старухой. Мясистые щеки, безобразно большая грудь, бесцветные глаза, толстые, страдающие плоскостопием ноги в разношенных туфлях.
— На всяком производстве есть своя техника безопасности. Сварщик работает в рукавицах и маске. Строитель в пластмассовой каске. Атомщик в белом комбинезоне. Космонавт в скафандре. У тебя есть маленький скафандр в блестящем пакетике. Ты не пожелала открыть пакетик. Теперь ступай к доктору Розенкнопфу. И когда это ты умудрилась?
— Этот ребенок от вас, Михаил Соломонович. Когда вы меня били и насиловали, я не успела предохраниться.
Это была скверная новость. Михаил Соломонович хмуро смотрел на Аллу. Её хитрость была женской, животной. Под её кожаным модным жакетом, под красной пряжкой широкого пояса, в дышащем животе таился плод. И это был плод от него. Он проник в её лоно и остался в ней.
«Я остался в ней. Я нахожусь в её лоне. Она проглотила меня. Она меня пожрала!» — Михаил Соломонович пребывал в панике. Он находился в глубине её живота. Она владела им, повелевала, могла угрожать и требовать. И он, находясь в ней, был должен повиноваться.
Об этом зло думал Михаил Соломонович, рассматривая красную пластмассовую пряжку на её животе.
— Тем более, дорогая, иди к Розенкнопфу. Нельзя рожать ребёнка, зачатого под побоями. Родится злодей, истязатель, серийный убийца.
— Родится прекрасный мальчик. Я сделаю всё, чтобы он вырос добрым достойным человеком.
— Послушай, ты мне надоела! Не хочешь работать, пошла вон! Одна Мерлин Монро ушла, другая появилась. Я знаю, как сделать из провинциальной уродки голливудскую звезду. Больше овса, меньше сена. И хлыст, хлыст!
— Я уйду, но вы мне дадите денег, чтобы я и мой мальчик ни в чём не нуждались.
— Что ты сказала? Денег? — Михаил Соломонович захохотал. — А это хочешь? — он показал ей сжатый кулак, ударив себя по предплечью.