Чулаки видел, как сотрясает Лемнера колотун. Полагал, что так действует вероучение России Мнимой, которое Лемнер начал постигать.
Откровения Чулаки казались болезненной выдумкой. Лемнер был чужд мистических теорий о России Мнимой. Он был не чужд проституток, денег, грубых парней с пистолетами под мышкой, злых забав, вкусных вин. Но в нём таилась нераскрытая сущность, тяготевшая к больным фантазиям, тёмным верованиям, невнятным предсказаниям. «Корень квадратный из минус единицы» пленял воображение, как розовая морская раковина с таинственным моллюском. Этим моллюском была Россия, непостижимая, сокровенная, потусторонняя, постичь которую можно только в безумии.
Понемногу колотун унялся. «Герника» была по-прежнему ужасающей. Но теперь она погрузилась в Лемнера. Это была картина его духовного мира. Он был автор этой картины, был Пикассо.
— Вы готовы вступить в церковь Великого Перехода? — вопрошал Чулаки.
— Готов, — пролепетал Лемнер. — Хочу пополнить коллекцию полотном Винсента Ван Гога «Пшеничное поле возле Оверна».
Розовая раковина растворила свой зев, мерцала влажная, нежная плоть, созревала жемчужина.
— Принимаю ваш дар, брат Лемнер, — Чулаки милостиво кивнул.
Они прошли череду залов и оказались в небольшой уютной гостиной. Здесь стояли кресла, диван. Золото, красное дерево, малиновая парча, шитая серебряными королевскими лилиями. Любезный Аркадий Францевич угощал чаем.
— Я слышал о шедевре Ван Гога «Пшеничное поле возле Оверна». Чудесно, что он пополнит нашу коллекцию, — Аркадий Францевич наклонял над пиалкой Лемнера чайник с китайским узором. В его тёмном бархатном сюртуке заверещал телефон. Аркадий Францевич стал слушать, кивать.
— Анатолий Ефремович, приехали апостолы. Прикажете звать?
— Зовите.
Лемнер чувствовал, как толпившиеся в будущем события надвигаются, становясь настоящим. Дверь гостиной раскрылась, и вошли апостолы. То были вице-премьер Аполинарьев, ректор Высшей школы экономики Лео, режиссёр Серебряковский, публицист Формер.
Лемнер чувствовал, как плотно сжимается завиток истории, захвативший их всех одной петлёй. В этом захвате был тайный умысел. Он случился не сейчас, не вчера, а гораздо раньше, быть может, в детстве, когда из подвала кидалась на него неистовая «Герника», и он спасался у квартиры с биркой «Блюменфельд». Позднее он заглянул в рюмочную на углу Палихи и Тихвинской и заметил среди пьющих мужиков красную ошпаренную рожу пропойцы, свирепо бьющего о стол сушёной воблой. Этим краснорожим мужиком был Пабло Пикассо.
Мнимое число было вывернутой наизнанку перчаткой. В розовой раковине мерцала нежная чуткая плоть. «Корень квадратный из минус единицы» был «Вавилонской башней Брейгеля», опрокинутой в центр Земли.
— Братья, знакомьтесь, Михаил Соломонович Лемнер. Спас наше хранилище от налётчиков Светоча. Рисковал жизнью. Я посвятил его в вероучение России Мнимой, и он готов к Великому Переходу.
Лемнер поочередно жал руки апостолам, вспоминая, как один, голый, в зелёной тине, кидался в тростники. Другой ввинчивал себе в глазницу раскалённый болт, сидя в кипящем масле. Третий из набухших сосцов метал в подойник звонкие млечные струйки. Четвёртый залез в табуретку, выставил грозный кулак, читал второй том «Капитала».
Сидели в креслах, пили из восточных пиалок душистый чай. Лемнер делал маленькие глотки, опасаясь, что в пиалки налит настой лесных колокольчиков.
— Должен сообщить, братья. Приказ о начале войны с Украиной лежит на столе Президента. Троевидов подпишет его, как только Марс встанет напротив Нептуна, а Венера уйдет за Плутон. Так нагадала известная вам гадалка, — вице-премьер Аполинарьев пальцем водил по потолку, словно чертил орбиты планет и звёздные пути. Оставшись наедине с проституткой Аллой, он изображал корову. Он был по-коровьему губаст, уши, покрытые шерстью, шевелились, бёдра казались непомерно широки, в штанах колыхалось тяжёлое вымя. Он то и дело дергал крупом, словно бил себя по бокам хвостом. Так поступает корова, когда на неё садится слепень. — Ещё сообщаю, братья, что приобрёл для нашей галереи картину Рафаэля «Сикстинская мадонна». Храню в надежном месте. Пусть меня пытают ищейки Троевидова, я не открою им этого места.