Она все добивалась, чтобы Афанасий посвятил её в свои исследования, и он постоянно пресекал её попытки подняться к нему в мансарду.
- Придет время, узнаешь.
- Ну как же так? Ты все обо мне знаешь, а сам скрытничаешь.
Но он-то знал, что и она ему не все рассказала.
А ещё Афанасий знал невероятно много. Он мог получить любую информацию о деятельности как отдельных личностей, так и любых организаций, какими бы тайными они не были. Вначале он с увлечением изучал всяческие сообщества и их сверхсекретные планы. И казалось, что весь мир только и занимается интригами, сговорами и заговорами: порой наивными, иногда злыми, а чаще всего просто сумасшедшими и утопичными. Ну и преступных планов хоть отбавляй. Словно адская паутина опутывала сознание людей. При желании он мог проникать в секретные правительственные архивы и программы. Что поначалу и делал, но вскоре это ему наскучило - конечно, факты иногда поражали, но оказывались банальными до идиотизма или же такими же глупыми по сути. Но зато он узнал, что против страны действительно работают мощные службы и организации, которые субсидируют как конкретных людей, так и партии и сообщества. И ему были смешны рассуждения всяческих телевизионных тусовщиков на темы заговоров - дескать, их нет и они выдуманы голодным обывателем. Эти умники сами входили в систему заговора, даже и не подозревая на чье колесо льют воду. Но они были сытыми обывателями и уже только поэтому являлись участниками и исполнителями заговора.
- Заговор есть всегда, - рассуждал он, беседуя с дядей Осей, - одни живут за счет других, сбиваются в стаю ради расширения пространства и добычи.
- Верно, верно! А вот Алька кричит, что Америка с Европой не делают никаких геополитических заговоров, что они просто боятся хаоса российского. Ну не дурак ли? Он даже говорит, что войн больше не будет. А я ему говорю будут, да ещё такие, что в страшном сне не приснятся.
- Если таких представлений, как ваше, будет большинство, то и воздасться.
- Что вы имеете ввиду? - старик насторожился, но глаза за стеклами очков были невозмутимыми. - Вы считаете, что Алька не дурак? - он рассмеялся, - я понимаю, вы говорите о силе и воле убеждений. Но, милый археолог, вы-то должны знать, что одна идея, одна вера, один образ жизни никогда не могут быть распространены повсеместно и войти во все головы разом. Человек рожден, чтобы действовать, двигаться, завоевывать - разве история вам не показала это?
- Конечно. Знание истории настраивает нас на фатальный лад. Но кто знает, чего ждать от человека?
- Я знаю. Нет, я верю в благородные порывы человека, я сидел в лагере пять лет, я видел, что в скотских условиях некоторые способны совершать благородные поступки. Но это всегда лишь порыв, один поступок в веренице социальной предопределенности. В целом же вполне четко можно представить чего от человека ждать: он будет есть, спать, делать детей, обогащаться, он будет действовать, как та же бабочка, как этот кот.
- А как же творчество?
- Искусство? Ну будут иногда новые формы на старом содержании.
Афанасий вздохнул:
- Мне кажется, вы просто сами себя убеждаете... перед смертью.
- Не понял?
- Ну, что все будет не интересно, предсказуемо, что вы все поняли и вам плевать на все, что будет после вас. Вы просто очень любите жизнь.
Дядя Ося встал и вышел из комнаты. Этот диалог происходил у него в доме, где Афанасий стал часто бывать. С Сиплярским он говорил мало, тот обычно приглашал составить компанию в покер, или когда были гости из Москвы.
Афанасий вначале не понимал, почему это Сиплярский зауважал его. Но дядя Ося как-то пояснил:
- Он считает, что ты его от тюрьмы спас - в той истории с попыткой изнасилования.
Так или иначе, но Афанасию понравилось бывать в этом доме. Вся мебель и все предметы были здесь пропитаны каким-то старинным запахом, непонятным и влекущим. Да и дядя Ося был ещё тот жук - старый-то старый, а с порывами похлеще, чем у иных юнцов. У него была тридцатитрехлетняя любовница, которая приходила к нему раз в неделю по четвергам. И в эти дни Сиплярский был вынужден где-то перекантоваться, обычно он шел к Афанасию.
... Дядя Ося вернулся, и глаза у него были красными.
- Идеалист вы, Афанасий. А я сентиментальный старик. Да, я люблю жизнь, люблю природу, книги, люблю думать, работать. Но в людях я не уверен. Вот даже вы, порядочный, умный, пытливый молодой человек, но ведь и вы против меня воюете, разве не так?
- Ну, это громко сказано.
- Я о своих еврейских корнях. Ведь вы с опаской, с оглядкой ко мне относитесь...
- Да что вы в самом деле!
Старик покачал головой и упрямо сказал:
- Нет, вам нужно определиться. Вы не закрывайте этой темы, ведь я и сам хочу о ней говорить, сколько можно прятать голову в песок, как страусы. Нельзя закапывать интерес, если он возникает. Я вас прошу, не закапывайте эту тему!
От такого напора Афанасию стало не по себе. Он действительно давно перестал задаваться еврейским вопросом, ему и русского хватало.
- Ну, если вы хотите. Хотя здесь, возможно, и не о чем особо говорить.
- Мне это важно, я всю жизнь был космополитом, и только в последние годы серьезно занялся историей евреев...
- Опять про евреев! - это вбежал Сиплярский. - Дядя Ося, я тебя сдам в психушку! А ты, Афоня, не устраивай здесь геноцид, пошли, нас ждут!
- Ну куда ты его тащишь, дай поговорить спокойно!
- Сейчас наговоришься, вон, к тебе родственнички пожаловали.
В дом ввалилось человек десять - тетки, дядьки, племяши и племянницы, Симочки, Лялечки, Фенечки и Гашечки. Гвалт поднялся вселенский. Дядя Ося только и успел подать Афанасию руку и попросил заходить.
- Врет он все тебе, ты ему не верь, - на ходу говорил Александр Антонович, - ты для него просто непонятный, он думает, что ты что-то скрываешь или от кого-то скрываешься. Совсем рехнулся, козел старый! Расист долбаный! Недавно мне говорит: ненавижу я вас, евреев! Ха-ха-ха, еврей еврею, представляешь? Анекдот!
- А куда мы идем?
- Да тут сабантуйчик намечается. Люди разные, выпьем, пообщаемся. Там у одного журналиста день рождения, корреспонденточки будут разные.
- Да мне-то неудобно...
- Брось, а хочешь, Ольгу возьмем?
- Нет, давай уж вместе.
День рождения, когда они вошли, был уже в разгаре. В одной комнате грохотала музыка, в другой кто-то выпивал, сидели в креслах в расслабленных позах.
- А где именинник-то? - вопросил Сиплярский.
- А сейчас будет, - узнал его один из гостей, - когда статью-то принесешь?
- Вот сейчас выпью и сбегаю, она у меня уже готова. Знакомьтесь, это Афанасий Никитин - большой ценитель женской красоты.
- Все мы большие...
Им налили, они выпили. Спиртного было навалом, а вот закуска - одни орешки да какая-то зелень.
Были и знакомые лица, мелькавшие по телевизору - режиссер документалист, ведущий программы, модный писатель. Но Афанасий не помнил их фамилий.
"Черт возьми, - думал он, - я же о каждом из них могу знать больше, чем они сами о себе, и получается, что я заговорщик в единственном числе. Потому что я могу не только знать, но и управлять каждым, как захочу".
Эта тайна приятно щекотала ему нервы.
Здесь демонстрировали непомерные амбиции и якобы собственные взгляды на жизнь. Но он-то знал, чего такие взгляды стоят и как легко их изменить.
Сиплярский вступил в какой-то спор о политике, где упоминались имена важных сановников, с которыми многие из присутствующих "еще вчера" встречались. С особым вниманием выслушивались мелкие бытовые подробности: какой кабинет, какой галстук, что ели-пили, кто с похмелья, у кого какая квартира и что в ней. Вообще, эта тусовка здорово смахивала на комсомольский междусобойчик - мало что изменилось, все та же затхлая двойственность получиновничьей жизни. Да и что могло измениться, что менять и кому?