В громадные их тарелки будто птички покакали, пролетая, - это "нувель кузин". Стоит каждая такая "кака" под тридцать долларов.
- Хорошо здесь япошки в сорок первом поработали. - Саша при помощи ножа изображает "Мессершмитт". Он любит так "пошутить".
- Американцы всегда устраивались и свои военные базы располагали на чужих территориях. Только в пятьдесят девятом году Гавайи стали штатом Америки... Так что ты бы, Витька, не смог сюда приехать, это ведь была заграница, а тебе нельзя...
- Ну, Верок, ты еще вспомни времена Кука. Кстати, в те времена то, что я делаю, считалось вполне нормальным, и мы бы все сейчас сидели с кольтами.
До сих пор молчавший Дусик улыбнулся Витьке. "Ну и кого бы ты первым замочил?" - стрельнул он глазами на сашу. Но Витька не "замочил" бы его. Тот ему нужен.
- Я немного по Америке ездил, но все-таки... Гавайи совсем не Америка. Кроме сервиса и отелей, дорог и всего этого... При чем здесь эти косоглазые? Дусик пытается изобразить гавайца.
- А при чем в Союзе чукчи и азиаты, и все прочие? - брезгливо говорит Виктор.
- Э, братцы! В Союзе пятнадцать республик разных национальностей. А до Союза Россия всегда была многонациональной, с образования своего. Рюрики-то кто были? - Сам Дима из рода Демидовых. Но по-американски это Дэймз Ди. Под этим именем он числится в дизайно-чертежной компании, где зарабатывает на пенсию, как сам он шутит.
Вера выходит в туалет, и к ней присоединяется Дима. Декор ресторана решен с минимальной затратой фантазии - кругом просто висят веера. Громадные, поменьше и совсем миниатюрные. В женском туалете у толстенной мадам-пипи тоже эмблема ресторана - на груди, разливающейся по столу перед блюдечком для монеток. Верка красит губы в тон электро-розового волана платья. Дима ждет ее, обмахиваясь веером - комплимент ресторана клиентам.
- Верок, я не хочу возвращаться к ним. Давай убежим! - шепчет он ей на ухо, прикрываясь веером.
Написав на клинексе "Мы ушли. Ц", передав его официанту, они уходят. Убегают из ресторана. Мы идем по Уругваю!
Ночь - хоть выколи глаза,
Слышны крики попугая,
Раздаются голоса! Переделанная в полублатную, песня о любви к Парижу в любое время года разливалась у кустов акаций. Выбежав из ресторана, они сразу свернули в темную улицу. Черная гавайская ночь чуть помахивает макушками пальм, ноздри щекочет запах гнильцы с океана. Орхидеи не пахнут. Они, как вырвавшиеся из клетки звереныши, - танцуют, взявшись под руки, задирают ноги и хохочут. Диме 57 лет, и он ни к чему в жизни не стремится. Но он рад ей, жизни. Он не нудит, не делает "плачущее лицо".
- Ax, Верочка, все это пустое, пустое - все эти декорации, которыми они себя обставляют. Они не умеют себя веселить сами...
- Димка, мы потратили уже столько денег... Зачем? Весело не было. На эти деньги можно было поехать на дикий остров и жить среди аборигенов, ловить бы там рыбу, костры жечь... Но они бы там сдохли. Поэтому они и меня ни на шаг от себя не отпускают, "куда ты? куда ты?" орут. Я их веселю. Даже если и злю все равно что-то происходит. Я им нужна, как какое-то происшествие в их скуке.
Они выходят под руку на одну из центральных улиц. Это могла бы быть улица Санта-Моники в принципе. Правда, здесь, помимо настоящих пальм, стоят почему-то и искусственные, с блестящими, переливающимися лохмотьями вместо листвы. Да, и здесь ходят. Идут люди, кучки, группы. И еще, людей везут рикши. В колясках, прицепленных к велосипедам.
- Димочка, давай прокатимся! Это, наверное, здорово!
- Ой, я боюсь. А вдруг он пьяный? Хлебнул уже небось райского напитка. Ёбнемся, костей не соберем...
- Сумасшедший!.. Вон, идем к черному, смотри, какой здоровый. - Верка тянет его к коляске, украшенной гирляндами цветов.
На шее черного парня-рикши тоже гирлянда. Парень, стоящий со своим "авто" перед черным, протестует, но настаивающая Верка, объясняет:
- Мы доверяем ему больше наши драгоценные тела. Потому что мы артисты московского цирка. Этот мистер - главный исполнитель цыганских танцев.
Димка хохочет от презентации и исполняет какие-то па фламенко. Они уже взбираются в кабриолет. Черный перекидывает ногу через велосипедную раму и, обернувшись, спрашивает:
- Если вы из московского цирка, то где же ваши телохранители, КГБ?
- Мы убежали. Мы хотим остаться в вашей прекрасной, райской стране. Они нас уже, наверное, ищут. Везите нас скорее к отелю "Мариот"!
Широкая улица будто в преддверии Нового года. Сияют натянутые гирлянды электрических ламп. Витрины освещены, и около них мотающимися группами толпятся люди. Черный рикша оглядывается на своих пассажиров: хохочущих, визжащих или вдруг запевающих. Платье Верки развевается сине-розовыми волнами.
- Верка, держи платье, прикрывай ляжки. Этот черный юноша сейчас ёбнется. Ты его возбуждаешь. А может, я? "Любил я очи голубые, теперь люблю я черные! Те были милые такие, а эти непокорные! Та-ра-рара!" - Припев они поют вместе.
- Вы сказали, что он танцор, а он поет.
Они останавливаются на перекрестке. И Димка кричит:
- А мы такие! Мы все умеем!
- Советские артисты разносторонне талантливые, - переводит Верка.
Они опять трогаются, и виден приподнятый над "седлом", обтянутый шортами таз черного. Каждый нажим на педаль сопровождается обрушиванием на нее всего его веса. Икра и бедро наливаются мышцами. Спина, как у спортсмена на беговой дорожке, вот-вот перед стартом, выгнутая дугой вверх, и головы будто нет. Ее не видно.
Они немного не доезжают до отеля. Катание обходится в пятнадцать долларов. Верка протягивает тяжело дышащему, небезголовому уже рикше - струйки пота бегут у него по середине груди, между надутыми мышцами, по бокам из подмышек двадцать без сдачи. Он вешает ей на шею свою гирлянду цветов. Она пахнет потом. Его. Черным.
Дима отправляет Веру в отель "успокоить Санечку", а сам идет в бар - "У меня тут есть мое местечко!" Ей немного жаль его. В Париже у него тоже есть "своя" банька, в Москве, в пригороде, "свой" лесок... Ее отношение к его гомосексуализму так нейтрально только потому, что он не вызывает в ней никаких чувственных эмоций. Потому что ему 57 лет и он называет себя "бабушка Дима". В ней он любит ее красоту, но не потому, что хочет ее себе, для себя, а потому, что - эстет и любит все красивое. Но если бы он был другим, молодым и накачанным, как этот вот черный рикша, - ей бы было обидно за такое просто человеческое отношение! Ее бы зло брало. "А как же я?! - думала бы она. Молодой, красивый и не хочет меня. Такие молодые и красивые и не хотят... не хотят моей письки, которая хлюпает иногда от желания..." Именно такие чувства вызывали красивые "геи" с Венис-бич... Вот она подходит к отелю со стороны пляжа, оказавшись у широкой лестницы, ведущей к танцплощадке, почему-то закрытой этим летом. Внизу, под лестницей, около разноцветных днем витрин бюро путешествий, в темноте, стоят двое и курят. По запаху сразу ясно - марихуана.
- Молодые люди! Употребляете наркотики?! - Стоя прямо перед ними, она помахивает сумочкой на шнуре.
Они испуганно предлагают:
- Хотите покурить?
И, затянувшись пару раз, Верка просит, нет ли у них еще. Продать. Один достает из кармашка гавайской рубахи скрученный уже джоинт и протягивает ей.
- Нет-нет. Не надо денег. Это подарок. Гавайский, - торопливо говорит он.
Пожелав им спокойной ночи, она идет в холл. Оглянувшись, видит, как они убегают из-под лестницы, испуганно пригибаясь у кустов с акацией. Она стоит и хохочет.