17 июля 1917 года.
Владимир Ильич аккуратно сложил машинописные листки на грубом деревянном подобии стола и придавил их, чтобы не разлетелись от ветра, небольшим чурбачком, давно приспособленным под пресс-папье.
Не всякий сейчас узнал бы вождя. Перейдя на нелегальное положение ещё в Петрограде он был вынужден сбрить известные всем бородку и усы, нацепить парик и переодеться в одежду рабочего. Ощущения были несколько непривычными, но беспокоили уже не очень. Ничего, привыкну. Что поделаешь – конспирация.
Так. Вернёмся к делам. Резолюция расширенного заседания ЦК. Идущая вразрез с его последней статьёй. Снова ЦК против него. Хоть и исправно пересылает свежие материалы. Что там сейчас происходит? Почему снова несогласие с ним, с Лениным?
Там, в ЦК, сейчас самая авторитетная фигура – Сталин. В отсутствие Ленина, Зиновьева, Каменева. И Троцкого только должны официально принять на Съезде, который состоится через неделю. Если всё будет нормально.
Почему уже во второй раз после его возвращения в Питер, когда во главе ЦК в его, Ленина, отсутствие, оказывается Сталин, он начинает играть в собственную игру, игнорируя ленинские указания? А порой и напрямую выступая против.
Боязнь резких поворотов? Но ведь именно Сталин совсем недавно, в июльские дни, выступал с решениями более радикальными, чем мои. Если я призывал всего лишь к мирной демонстрации … разумеется, не отказываясь от захвата власти в случае, если бы массы оказались достаточно накалены, то Коба напрямую выступал за вооружённый переворот.
Кстати, возможно, был прав именно он. Если бы вся эта толпа направилась не к Таврическому Дворцу, к Петроградскому Совету, а сразу к резиденции Временного Правительства – Мариинскому Дворцу, то, вполне возможно, на волне настроений этой толпы удалось бы арестовать правительство и провозгласить новое. Выдав это за волю масс. Правительство могло не успеть дождаться, пока подойдут верные войска.
Но мы, большевистский ЦК, тогда держались за идею заставить Совет принять власть. Даже я не мог поверить, что все эти Церетели и Чхеидзе откажутся от верховной власти, которую им преподносили на блюдечке. М-да, надо судить о людях более объективно … а я, похоже, судил по себе. Уж я-то от власти никогда бы не отказался.
Постой, а Коба? Он столько лет следовал за мной, преданно исполняя все поручения и ничего не требуя взамен. Кроме власти, которую получал как мой последователь автоматически по мере того, как соответственно поднимался по лестнице партийной иерзрхии.
И в первый раз пошёл против меня в марте, вернувшись после революции из ссылки. Почему? Потому что в ЦК без меня у него конкурентов кроме Каменева не было. А соответственно принимая позицию Каменева, он становился одним из двух безоговорочных лидеров ЦК. И ему нравилось это лидерство, он даже боролся со мной за его сохранение. Когда я всё-таки добрался в Питер из Швейцарии.
И обыграл-то я его … и весь ЦК только потому, что революционные массы пошли за мной. Безоговорочно. Почему? Да потому, что я в очередной раз оказался левее ЦК, радикальнее – и тем самым ближе к тому, чего эти массы желали.
Кто делает революцию? Не дворцовый переворот, а именно революцию. Меняющую установленный порядок во всей стране.
Массы. Народ. Но не весь народ. А только политически активная его часть. А из кого она состоит … ну, конечно, кроме фанатиков вроде меня, Троцкого и ещё кое-каких большевиков?
Из обездоленных. Кому нечего терять. Здесь всё по Марксу "Пролетариям нечего терять, кроме своих цепей. Приобретут же они весь мир".
Конечно, в России сейчас обездолены не только пролетарии. Беднейшее крестьянство. Но его представителей в Питере нет.
Но ничего нет и у солдат с матросами, а их в столице – пруд пруди. Поэтому они и составляют основной контингент тех, кто идёт за нами.
И поэтому им ближе всех тот, кто говорит то, чего они хотят. А хотят они, если выразиться просто, отобрать всё у тех, у кого что-то есть и поделить это между собой. Между теми, у кого ничего нет.
И даже анархисты иногда имеют успех в этих кругах. Впрочем, не абсолютный. Обездоленные не все идиоты, и большинство из них понимает, что полная отмена любого порядка равнозначна невозможности нормальной жизни. А они хотят, отобрав всё у имущих, зажить всё-таки спокойно. Не боясь, что придёт ещё кто-то – и отберёт всё у них самих.
Поэтому им ближе всего то, что говорю я, Ленин. Диктатура пролетариата и беднейшего крестьянства. Из которого вышло подавляющее большинство солдат и матросов. И речи мои обязательно содержат призывы отнять и поделить. И звучат радикальнее речей меньшевиков и эсеров … и зачастую радикальнее позиции нашего, большевистского ЦК.