Рыжий подросток рассказывал также о Пугачеве и других бунтарских вождях, заступающихся за угнетенных крестьян, обреченных жить под властью царицы Екатерины.
– Эх! – вздыхал и продолжал страстно Сережка. – Если бы так теперь какой Разин или Пугачев пришли! Пошли бы мы за ними и поиграли с чиновниками, полицией. Сидят они у нас вот здесь!
Говоря это, ударил он себя кулаком в заднюю часть шеи, безошибочно повторяя, что говорил и делал его отец или брат, рабочий с фабрики.
От своих приятелей молодой Ульянов услышал о крестьянской нужде и угнетении. Много вещей он не понимал. Фразы «Ванька спит одну ночь с Машкой, другую с Веркой», «Дуняшка вытравила плод, потому что ходила к знахарке, старой Анне, которая живет за деревней, и спуталась с дьяволами», «бабе юмор из ребра выбил», «пускают с нищенской сумой за неоплаченные подати», «барщина», «красный петух, которого своему помещику отдал какой-то Иван Грязнов», – было это все ему непонятно, страшно, удивительно. Расспрашивал приятелей, порой краснел, слыша их простые досадные объяснения, но еще оставались у него сомнения, неясности и заблуждения. Решил сам все проверить, посмотреть собственными глазами, прикоснуться руками до страшных ран, который уже почувствовал сердцем ребенка.
Припоминал себе жалобы и слезы, содержащиеся в стихах Некрасова или в «Записках охотника» Тургенева. Мысли начали связываться с догадками, формироваться, укладываться. Обнаруживался перед ними зловещий образ в деревне, такой обособленный от этого в городе, загадочный, вызывающий боязнь. Было бы достаточно встать посредине, чтобы все охватить взглядом.
Думал об этом, заменяя приманку на крючке, и уже знал, что самые интересные вещи до сих пор его не задели. Решил все увидеть и понять. Предчувствовал, что ожидают его новые, неизвестные ощущения, стократ более сильные, чем ночные походы в темный, нахмуренный лес, разжигание костра на уединенных полянах и слушание ужасных рассказов о волках, медведях, дьявольских призраках и ведьмах, пьющих человеческую кровь. Волка он встретил один раз, но тот убежал от него, как трусливая побитая собака. Не боялся он с того времени волков. Отыскивая ведьм и таинственных призраков, в полночь углублялся он в лес или заглядывал на старое кладбище, часть которого обвалилась уже с высокого берега в реку. Один раз только почувствовал он страх, когда что-то ухнуло над ним и блеснуло в лесу. Присмотрелся он хорошо и решил, что это был филин. С этого мгновения не верил он в существование дьяволов и ведьм, неохотно слушал рассказы ребят об этих «страхах старой бабы».
Его размышления прервали монотонные, стонущие вопли:
– Оооей! Оооей!
Узкой полоской берегового песка шли, запрягшись в изгибы каната, тянущего груженую баржу, бурлаки. Знал он, что были это бездомные бедняки, в странствиях нанимающиеся за низкую плату для погрузки и волочения суден против течения от Астрахани до Нижнего Новгорода.
Грязные, босые, обносившиеся, обросшие, как дикие звери, пригибаясь под врезающимся в плечи канатом, бурлаки тянули тяжелую баржу со стоящим у руля купцом – хозяином. Их черные ступни вязли в мокром песке, покрытые ранами и мозолями, вспотевшие шеи склонялись все ниже, как бы прячась от солнца, а задыхающиеся и сдавленные груди издавали только один звук:
– Оооей! Оооей!
Была это бурлацкая песня, песня нужды, бессилия и отчаяния.
– Оооей! Оооей!
– Пусть вам Бог поможет, бурлаки! – крикнул им один из мальчишек, отходя в сторону с дороги.
– К черту! – гаркнул идущий впереди высокий детина с могучей голой грудью, покрытой красными язвами. – Над нами только дьявол имеет силу, щенки…
Прошли уже; издалека, из-за глубоко врезающегося в реку мыса донесся стихающий стон:
– Оооей! Оооей!
У Ульянова сжалось сердце. Дьявола нигде не встречал, а в то же время имел он силу над бурлаками. Где есть место пребывания дьявола? Хочу его увидеть и помериться с ним, хотя бы позднее должен буду всю жизнь стонать, как те люди, тянущие баржу.
Вечером Володя принес на условное место карамельки и кусок шоколаду. Начал просить Сережку, чтобы показал ему все, что требовало помощи Пугачева и Разина.
– Вы, горожане, не знаете деревни и нашей жизни, так как у вас все по-другому! – молвил рыжий подросток, презрительно поглядывая на приятеля.
Недалеко проходил крестьянин. На нем были белые портки и выпущенная сверху рубаха из домашнего грубого полотна. Шел, сильно ступая черными босыми ногами и постукивая толстой палкой. Бурчал что-то себе и потрясал гривой густых спутанных косм.