Анна знала — да и как она могла не знать, — что однажды письмо, написанное глупым мальчишкой, студентом Петербургского университета, привело на эшафот их брата Александра. Поэтому она сочла уместным спросить, что Владимир написал в своем письме, — мол, ей это интересно, потому что он так увлеченно писал, так старался. Владимир пересказал ей содержание письма, и тут возник спор. Анна уверяла его в том, что он ставит под удар своего приятеля, подвергает его смертельной опасности. Многим революционным деятелям, соратникам Ленина и его противникам, позже пришлось неоднократно убеждаться в том, как нелегко было переспорить его, если у него уже созрело свое решение. Так было и на этот раз. Письмо написано, дело сделано, и ни слова он в нем не изменит. Он ходил взад-вперед по комнате, по памяти цитировал длинные отрывки из него, смакуя каждый ядовитый эпитет, с явным наслаждением припоминая наиболее хлесткие фразы. Это был, можно сказать, его первый опыт, — потом он будет писать много, бесконечно много таких писем, — дерзких, безжалостных, иногда глумливых, сочиненных в приступе холодной ярости. А тогда, впервые ощутив в себе способность уничтожить противника разящей силой своего слова, он ни за что не хотел сдаваться без боя. Спор у них вышел ожесточенный. Анна настаивала, он бешено сопротивлялся. Наконец, подумав, Владимир внял ее мольбам и с видимой неохотой извлек письмо из корзины. Несколько месяцев оно лежало у него на столе. Владимир время от времени его перечитывал, не скрывая злорадного удовольствия. Только весной он наконец-то, вволю насладившись своим творением, порвал его и выбросил.
С приходом весны обитатели Кокушкина освободились от ощущения затворнической жизни в забытой Богом глуши. Кругом пели птички, земля сделалась сочного, черного цвета, появились свежие, зеленые побеги, и только кое-где в канавах еще лежал талый снег. Усадьба пробудилась от зимнего сна. Владимир каждое утро складывал очередную стопку прочитанных книг в корзину и усаживался на лавочку под липой, в тень. Здесь, на свежем воздухе, он почти целыми днями читал. Ближе к вечеру семья обедала, после чего он отправлялся гулять в лес с Ольгой или с Анной. Бывало, он уходил на охоту или шел на реку плавать или кататься на лодке. Вернувшись, снова садился за книги и читал до ночи. Иногда к ним в гости приезжали родственники, дети Веретенниковых. Они были постарше Владимира, но в интеллектуальном развитии уступали своим двоюродным братьям и сестрам, ульяновской молодежи. Анна позже вспоминала, что им нелегко было соответствовать Владимиру. «Они, хотя и более старшие, сильно пасовали перед метким словцом и лукавой усмешкой Володи», — писала она.
21 мая Владимир направил официальное прошение министру народного просвещения, испрашивая его позволения вернуться в университет. Полагая, что больше не состоит под наблюдением полиции в Кокушкине и может в любой момент переехать в Казань, он дал обратный адрес Веретенниковых, живших на Профессорской улице в Казани. Директор департамента народного просвещения затребовал письменный доклад о поведении молодого человека, но, даже не дочитав его до конца, начертал на полях: «Не брат ли он того самого Ульянова? Он ведь тоже из симбирской гимназии, не так ли? Об этом упоминается в конце страницы. Прошение его безусловно следует отклонить».
Проходило лето, Мария Александровна атаковала бесчисленными письмами Петербург, хлопоча о смягчении наказаний, обрушившихся на ее детей. Но все было безрезультатно. В сентябре Владимир направил еще одно прошение, на этот раз на имя министра внутренних дел. Владимир писал: «…Для поддержки своей семьи я имею настоятельнейшую надобность в получении высшего образования, а потому, не имея возможности получить его в России, имею честь покорнейше просить Ваше Сиятельство разрешить мне отьезд за границу для поступления в заграничный университет». И это прошение было отклонено. Но власти пошли на некоторую уступку: ему было позволено выехать из Кокушкина и перебраться в Казань.