- А в чём была разница?
- Если в первую оккупацию, с сорокового по сорок третий, самой большой проблемой мы считали отсутствие крахмала для рубашек, бензина для автомобилей и свежих круассанов к кофе, то во вторую боши принялись вывозить всё, что могло быть вывезено, и уничтожать то, что вывезти не получалось. А что не получалось разрушить даже у немцев, то уничтожали американцы, налетавшие огромными стаями своих бомбардировщиков. Видите, вон там, от Лувра и прилегающих кварталов остались только груды камня? Американцы разбомбили центр Парижа, надеясь накрыть штаб немецкого маршала Рундштедта, но у них ничего не получилось, и все бомбы достались обычным домам и магазинам. Из Лувра боши к тому моменту вывезли всё, что копилось там многие века – и теперь, если я правильно помню, обвиняют вас, англичан, в том, что Мона Лиза, творение великого Леонардо, была утрачена!
- Это как? – не понял Диггори.
- Очень просто. Ваши английские лётчики разбомбили поезд, в вагоне которого увозили в Германию ту партию картин из Лувра, в числе которых была Джоконда. В огне сгорел почти весь груз, то, что уцелело, теперь выставлено в Берлине и Дрездене, а нам достался только позор.
- Мы-то в чём провинились?
- Для немцев вы теперь всегда будете виновны во всём. Но продолжу. Понимая, что удержать Париж снова не удастся, боши принялись разбирать все железные дороги к западу и югу от города, чтобы затруднить союзникам подвоз войск. Тогда же в Париже навсегда закрылось метро, и тоннели после демонтажа путей были затоплены, самые новые вагоны угнаны на восток, остальные сожжены. Вскоре та же участь постигла и все остающиеся железные дороги в столице и вокруг неё. Потом пришли американцы, и на улицах города разыгрались бои с применением танков, артиллерии и самолётов. Боши притащили с востока дальнобойную артиллерию на железнодорожном ходу и очень долго превращали занятую американцами часть Парижа в руины, сами оставаясь вне их досягаемости. По иронии судьбы мы сами, своими руками в сороковом году отдали проклятым колбасникам те самые пушки, выпущенными из которых снарядами был уничтожен Париж!
- Но почему не удалось восстановить хотя бы часть?
- Кто будет этим заниматься, скажите мне, мсье Диггори, кто? И по каким чертежам, если все материалы, все альбомы, чертежи и проекты, по которым можно было осуществить реконструкцию города, вывезены в Германию? Боши не оставили нам ничего! Всё, что нам удалось после войны, это лишь кое-как отстроить юго-западные окраины, где ещё теплится какая-то жизнь, а центр и районы ближе к новой границе утрачены навсегда.
- К новой границе?
- Да. К октябрю сорок четвёртого американцам удалось лишь вытеснить немцев из совершенно разрушенного Парижа в восточные предместья, но здесь союзников настигла усталость от войны, и они запросили мира. Боши сохранили за собой всё то, что занимали на этот момент, и не посягнули на развалины того, откуда им пришлось уйти, предоставив нам право разгребать те черепки от горшков, которые мы же сами и расколотили. Восточные предместья Парижа теперь находятся в другой стране, мсье Диггори, это теперь независимое государство Валлония, германский протекторат, который фактически управляется из Берлина, но живёт гораздо лучше, чем мы. Забудьте о Реймсе, Лилле и Дижоне, эти города теперь валлонские, и язык, на котором говорят на их улицах, теперь больше похож на грубую немецкую брань, чем на речь французских королей. А Париж, точнее то, что осталось от столицы, по требованию бошей сохранён как нейтральная зона, где нет сейчас вообще никакой власти и никакого закона, город покинули люди и звери, и лишь пустота теперь царит там, где когда-то кипела жизнь.
- Простите, но меня интересуют не эти места, а юг, где находится школа «Шармбатон» , и именно о визите туда я хотел договориться…
- Точнее «находилась», мсье Диггори. Находилась до войны, теперь у нас нет с ними связи.
- Почему?
- Мы не успели вывести их из-под удара. Танки русского маршала Ватутина ворвались в Марсель слишком быстро, а ведь Шармбатон находился всего в нескольких лигах пути оттуда. Пока мы разбирались, в чём дело, русский Южный фронт дошёл до границы с Каталонией и отрезал нас от Средиземного моря. Как потом оказалось – отрезал навсегда.
- Значит, мне не удастся теперь туда добраться? – не верил своим ушам мистер Диггори.
- Увы, но это так. Юг теперь тоже не подчиняется нам. Тот кусок, который заняли русские, был передан ими после войны в совместный протекторат с итальянцами. Теперь Лион, Марсель и Тулуза создали своё государство, под названием «Республика Окситании и Прованса», фактически подчиняющееся Риму. Что же касается Шармбатона, то если макаронники не вывезли школу к себе, то, скорее всего, попросту закрыли, чтобы не создавать конкуренции своим учебным заведениям.
- Неужели всё настолько плачевно?
- Как ни прискорбно, мсье Диггори, но именно настолько, – галл совсем помрачнел лицом. – Всё, что нам осталось после войны, это разрушенные города с подчистую вывезенной промышленностью. Вы видели вагон, в котором мы сюда приехали. Нам негде их ремонтировать, все вагонные заводы и мастерские остались в Валлонии или были вывезены туда. Вы видели вокзал, лишь чудом не разрушенный полностью. Мы не можем ни восстановить то, что было, потому что у нас нет чертежей, ни построить новый, потому что у нас нет денег. Американцы, чьим протекторатом после войны стала Галлия, даже тогда, сразу после войны, отнюдь не горели желанием отстраивать с нуля разрушенную и ограбленную страну, а сейчас у них, если я правильно помню, тем более нет денег ни на что. И если уж они теперь небогаты, то мы и вовсе нищие. Орлеанская администрация расплатилась по репарациям с Германией только в середине шестидесятых, а возможности перевооружать свою армию чем-то современным мы лишены до сих пор, как и размещать свои войска ближе пятидесяти километров от «Реймской зоны».
- Какой-какой зоны?
- Ах, да, Вы, наверное, не знаете. Когда союзники запросили бошей о мире, те выдвинули очень жесткие условия. Вдоль всей новой границы должна была быть введена нейтральная зона шириной в двадцать километров, где нет никакой администрации, а ещё пятьдесят в нашу сторону – это зона демилитаризованная, где нам запрещено держать войска. И то, что осталось от Парижа, попадает как раз в первую зону. Наша власть заканчивается на площади перед вокзалом в Версале. Стыд и позор, но именно до этого мы теперь докатились…
- Разве до сих пор никто не выдвинул претензии на французское наследство?
- Сложно претендовать на то, чего вот уже пятьдесят лет как не существует, мсье Диггори, – хмыкнул галльский сопровождающий. – На пепелище, оставшемся от Франции, теперь четыре самостоятельных государства, каждое из которых имеет примерно равные права на преемственность с бывшей республикой. Но ни у кого нет желания снова во всё это влезать. Мы, орлеанцы, и так каждый год краснеем от стыда, когда начинаем вспоминать о походах Жанны д’Арк. Всякий раз, при любом упоминании об Орлеанской деве, из Берлина доносится жуткий хохот: «Что, неужели в Орлеане ещё остались девицы?» Проклятые боши вывезли на свою сторону всех более-менее симпатичных мадмуазель и мадам помоложе, обставив это как часть репараций с нашей стороны ещё за ту, Первую войну. Впрочем, даже те, кто остались, вполне вам подходят, не так ли?
- Вы о чём? – не сразу понял Амос Диггори.
- Я всё о том же. Всё, что Вы видите вокруг, это напоминание о том, какую цену нам, французам, однажды пришлось заплатить за доверие к англичанам. Наши города обращены в прах, наши женщины согревают постели оккупантов, наши земли стали добычей даже не одного завоевателя, а сразу четырёх! Вот что получила бедная Франция, доверившись лжи из-за Ла-Манша! И мы же теперь лишены права голоса, и такие, как Вы, в случае чего погонят нас, словно скот, на пулемёты бошей, а сами будете пытаться в очередной раз отсидеться за океаном.