— ТР-РАХ!!!
На этот раз грохот был такой силы, что оконное стекло задребезжало, будто в него запустили камнем, а керосиновая лампа под потолком закачалась, отбрасывая на стены пляшущие тени.
— Мама, мама!
Дверь вдруг со стуком распахнулась, и в комнату влетели сначала мальчик лет семи, за ним — девочка года на два постарше.
— Мама, нам страшно! — мальчик буквально заливался слезами.
— Не бойся, Яшенька, не бойся, кровиночка моя. Это не в нас стреляют! — успокаивала его женщина, в то время как девочка, прильнув к ней, вовсю таращилась на меня.
— А Лёня выздоровеет? — наконец спросила она.
— Непременно, Верочка, непременно Лёня поправится! Ему уже лучше — видишь, в себя пришел! — отвечала ей женщина, а в голосе ее стояли слёзы.
Я между тем рассматривал то свою руку, то этих людей, ведших себя с непосредственностью самых близких родственников, и очень медленно осознавал происходящее. Григорьевцы… Это что-то из Гражданской войны. «Каменское» — не знаю, где это, но, судя по южнорусскому выговору моих «родных и близких», то ли на Донбассе, то ли где-то в Новороссии.
Вспышки памяти из школьных учебников и прочитанных когда-то книг по истории замелькали в голове. Значит, я в прошлом. Но как?
И тут осознание случившегося ударило, как обухом по голове. Я умер там, в 2025-м, там, под этими проклятыми Погребками. А моя душа, мое сознание… переселилось сюда. В тело мальчика по имени Лёня. Бред? Фантастика? Да, я читал такие книги, «попаданцы» всякие… Но чтобы вот так самому⁈
Ладно, ладно, спокойствие. Усилием воли я заставил себя принять эту новую реальность, благо, по натуре всегда был человеком уравновешенным. Что ни говори, а технический склад ума приучил анализировать факты, даже самые невероятные. Факт первый: я жив, хотя должен быть мертв. Факт второй: я в чужом, детском теле. Факт третий: я в прошлом, в каком-то селе или городке Каменское, во время Гражданской войны.
За окном снова загрохотало. Женщина, очевидно являвшаяся моей матерью, вздрогнула.
Вдруг где-то сзади стукнула дверь.
— Отец вернулся! — радостно воскликнула женщина и, торопливо крестясь, опрометью бросилась вон из комнаты. Маленький Яша с ревом последовал за нею; девочка же задержалась у моей кровати.
— Лёнька, ну что, не болит бок-то?
— Грудь болит! — нетвёрдым мальчишеским голосом ответил я.
— Вот ты отчаянный! Стрельба по всем улицам шла, а ты под лошадей кидаешься! — произнесла девочка восхищенно и осуждающе одновременно.
— Ну что, бедовый? Здоров ли? — раздался вдруг хрипловатый баритон, и в комнату вошел мужчина в пиджаке и круглой шляпе «котелок». Он был лет сорока с небольшим, высокого роста; лицо усталое, но строгое, с тонкими чертами, прямым носом и аккуратно подстриженными черными усами. Вместе с ним в комнату проник очень знакомый мне по собственному предприятию запах горелого металла и дыма.
Он по-хозяйски сел на край кровати, внимательно, изучающе посмотрел мне в глаза.
— Ну что, Леня, очухался? Мать сказывала, ты под лошадь угодил. Говорю ж — не бегай на улицу, когда такое творится. Как сам-то?
— Ничего, — ответил я, стараясь говорить спокойно и чуть растягивая слова, как говорили здесь. — В груди только саднит.
Лицо мужчины стало строгим.
— Ну-ка покаж! — требовательно произнёс он, откидывая одеяло.
Пришлось задрать рубашку.
— Пройдет! — с облечением произнёс он. — Синяк знатный, но ничего, до свадьбы заживёт. Но лежать тебе надобно дня три, не меньше.
Он помолчал, достал кисет, свернул цигарку, но закуривать в комнате не стал. Видно было, что чем-то сильно озабочен. Из соседнего помещения слышался гром тарелок и ухватов: мать готовила ужин.
— Неспокойно в городе, сынок, — сказал он наконец, тяжело вздохнув. — Совсем житья не стало от этих властей… меняются каждую неделю. Теперь вот григорьевцы… эшелоном прикатили, со стрельбой. Заняли станцию, проспект… На заводе суматоха. Говорят, рабочий отряд, что собрали большевики, с боем ушел плавнями в сторону Тритузной. Сильно побили их там…
— И откуда их только чёрт принёс! — выкрикнула женщина, на секунду оторвавшись от плиты.
— Да это же красные! Кое у кого даже звёзды еще на фуражках остались. Говорят, мол, комиссары их вконец замучили, вот и решили воевать за народную волю. Очень не любят жидов: не успели город занять толком, а уже пошли чёсом, у евреев лавки громят, народ пугают… Разбой один. Я, Наташенька, поверишь ли, едва до дому дошел: два раза останавливали «Куда прешь, еврейская морда?». Крестился, нательный крест показывал — ни в какую! Говорят «Вы нынче хитрые, под православных камуфляж наводите». Уж думал, придётся штаны снимать, причинные места необрезанные показывать!