Отец был неумолим. Страх за собственную жизнь и семью оказался сильнее жалости. Делать было нечего: взяв дрожащих детей за руки, я молча пошел к двери. Мать плакала у печки, Яшка ревел, Вера испуганно смотрела на нас.
Мы вышли на темную, безлюдную улицу. Куда идти? Что делать? Я чувствовал себя абсолютно потерянным. Холодный майский ветер пробирал до костей. Дети тихо всхлипывали.
— Лёнька! Пс-с-с! Сюды! — раздался вдруг шепот из-за угла ближайшего дома.
Я вздрогнул. Из тени вынырнула фигура Костика Грушевого.
— Я слышал… Батько твой — того… совсем скаженный — замялся он. — Куды ж вы теперь?
— Не знаю, Костик… — я развел руками.
Коська задумался, потирая нос.
— Погоди! А я знаю! — Ладно… слухай сюды. Инженер один был на заводе, поляк, пан Колодзейский. Дюже вумный, наверно, умнее всех нас — как тут почалося, так сразу за кордон и утёк. Сейчас то ли во Франции, то ли где…. А дача его стоит за Верхней колонией, в Новых планах. Добрая хата, в два этажа, каменная! Батько мой, сам знаешь, он же в заводской конторе сидит, бухгалтером, оттуда и знает… Точно стоит сейчас порожняя!
— Далеко это? — с надеждой спросил я.
— Та ни! Версты три, може. Ходим, я дорогу покажу! Я там раз был, за оградой стоял.
И мы пошли. Костик уверенно вел нас темными улицами, потом огородами, к окраине городка. Мы молча шагали, лишь изредка перешептываясь. Дети немного успокоились, держась за мои руки. Дорога вывела нас в перелесок, через заросшую кустарником балку. Вскоре впереди показался темный силуэт большого каменного дома, обнесенного забором.
— Вот она! — шепнул Костик. — Тут и калитка вроде не заперта… Ну, дальше вы сами. А мне до дому треба, а то батько голову скрутит. Покедова, Лёнька.
Он совсем по-взрослому пожал мне руку и быстро растворился в темноте.
Глава 3
Тьма окутывала нас плотным, почти осязаемым коконом. Полная луна тусклым пятном проглядывала сквозь дымку, редкие звезды мерцали в разрывах облаков, да где-то вдали, за серебрящимся в лунном свете изгибом реки, робко светились огни — может, станция, а может, какой-нибудь хутор на том берегу. Мы стояли перед высоким, темным, усеянным поверху острыми пиками чугунным забором, окружавшим двухэтажный каменный дом пана Колодзейского — последняя надежда на крышу над головой в эту холодную майскую ночь.
Костик, который нас сюда и привел, хоть и старался держаться молодцом, явно нервничал, то и дело озираясь по сторонам. Нюся и Дора заметно дрожали — не то от страха, не то от вечерней прохлады, пробиравшейся сквозь их легкую одежонку. Нюся то и дело порывался скулить, но девочка его одёргивала. После всего пережитого за день ужаса дети были похожи на двух испуганных зверьков, потерявших нору. А я… я чувствовал себя странно. С одной стороны — тело двенадцатилетнего Лёньки, уставшее, с ноющим синяком на груди, мучимое холодом и страхом. С другой — сознание взрослого человека, инженера из будущего, который лихорадочно, но холодно и спокойно анализировал ситуацию: «Все огорожено. Высокий забор, острия поверху, ворота, понятное дело, заперты изнутри. Дети, конечно же, не смогут перелезть это богатство сверху. Выходит, надо поискать дыру или место, где можно подлезть снизу».
— Ну все, дальше без меня, — прошептал Коська.
Мы двинулись вдоль забора, шурша прошлогодней листвой и спотыкаясь о невидимые следы деревьев. Забор оказался на удивление прочным — ни дыры, ни щелочки. Судя по всему, инженер Колодзейский, убегая за кордон, успел позаботиться о сохранности своего имущества.
Мы уже почти обошли весь участок вокруг, и начали уже терять надежду, как вдруг я заметил у самой земли темный провал, похожий на свежий подкоп.
— Сюда! — шепнул я, опускаясь на колени. — Похоже, собаки постарались.
Лаз был узким, земляным, пахнущим псиной и сыростью. Придется ползти. Конечно, моё взрослое сознание было против такого унижения, но выбора не было. Жизнь заставит — не так раскорячишься…
— Ну что, Лёнька, не выходит? — вдруг раздался у меня над ухом знакомый голос.
— Тьфу ты, чорт! Напугал! Ты что подкрадываешься? — окрысился я.
— Да вот, передумал! — беззаботно ответил Коська. — Не пойду я сегодня домой, потом скажу, что у Даньки ночевал. Семь бед — один ответ! Ну что, полезли?
— Я первый, — сурово ответил я, стараясь чтобы голос звучал уверенно. — Потом ребят запускай, а сам последним лезь!
Сжав зубы, я сунулся в темное отверстие. Пыль и сухая земля посыпались за шиворот. Протиснувшись наполовину, я вдруг замер. Прямо передо мной, в полумраке цветущего в лунном свете сада, виднелись два желтых огня, и тихое, утреннее рычание нарушило ночную тишину. Собака! Крупная, почти со мной вырастающая, лохматая дворняга стояла в паре шагов, глядя на незваного гостя.