Разумеется, я все понял еще до того, как он договорил. Нда, блин… Люди как люди, только квартирный вопрос испортил их! Разный народ живет в СССР — и бессребреники — энтузиасты, и вот такие вот, мещане от комсомола. Вот гадство!
— Ну и что же мне теперь делать? — спросил я.
— А ничего, — пожал плечами Василий. — Ждать. Или… бороться теми же методами. Но учти, аппаратная борьба — дело такое… Грязное.
Значит, вот как. Я снова столкнулся с проявлением той самой подковерной грызни, но уже на более низовом и даже личном уровне. И я понял, что мой путь наверх будет еще сложнее, чем я думал.
Но злость быстро сменилась холодным расчетом. Если я знаю, чего он боится, значит, я знаю, как с ним бороться. И в данном случае, возможно, нет смысла идти напролом. Ведь позиция секретаря комсомольской ячейки факультета меня не интересует — я вообще надеюсь скоро вступить в партию.
Я развернулся и, не заходя в общежитие, пошел обратно в институт, в комитет комсомола. Сергей все еще был там, разбирал какие-то бумаги.
— Товарищ секретарь, — сказал я, входя в кабинет. — Прости, что отрываю. Я совсем забыл тебе сказать одну важную вещь.
Он поднял на меня свои настороженные глаза.
— Какую еще вещь?
— Да вот, — я постарался придать своему лицу самое невинное выражение. — Меня тут в парткоме училища, приметили. Теперь я — кандидат в члены ВКП (б).
Я видел, как изменилось его лицо. Напряжение спало, в глазах мелькнуло удивление, а потом — плохо скрываемое облегчение.
— Серьезно? — переспросил он. — Ну, это… это здорово. Поздравляю!
— Спасибо, — кивнул я. — Но ты не думай, я от комсомольской работы не отлыниваю. Любые поручения выполнять готов. Но только, сам понимаешь, чтобы они не шли вразрез с делами партийными. У меня теперь, так сказать, двойная нагрузка.
Ланской еле сдерживал радостную улыбку. Я попал в самую точку. Если я поступаю в партию, значит, нацелился делать карьеру там. С моим-то напором! И получается, на его кресло секретаря комсомольской ячейки я претендовать уже не буду — это совершенно разные епархии. Он мог спать спокойно.
— Да, да, конечно, понимаю, — закивал он. — Партийная работа — это главное.
— Вот и я о том же, — вздохнул я, делая вид, что огорчен. — Жаль только, с нашим конструкторским бюро, похоже, ничего не выйдет. А ведь какая была идея! В парткоме-то меня поддержали!
Я сделал паузу, давая ему возможность вставить слово, но он молчал, наслаждаясь своей победой.
— Представляешь, — продолжал я, как бы рассуждая вслух. — Это же не только бесценная практика для студентов, но и какая репутация всего нашего училища! Мы бы показали всей стране, что МВТУ — настоящий центр технической мысли! И отчисления от заводов пошли бы. И комсомол бы снова показал себя, как авангард, как локомотив, который тащит страну в светлое будущее… Эх, какая возможность упущена!
Я повернулся, чтобы уйти. И у самой двери, как бы между делом, бросил свой последний, «добивающий» удар.
— Ну да ладно. Раз у комсомола нет возможности продвинуть эту идею… может, в парткоме помогут. Поговорю завтра с товарищами. Объясню им всю пользу для дела. Думаю, они меня поддержат.
И тут Ланской пружиной вскочил со стула.
— Погоди, погоди, Леонид! — засуетился он. — Зачем же сразу беспокоить уважаемых партийных товарищей по таким, в общем-то, мелким вопросам?
— Так ведь вопрос-то совсем не мелкий, а наоборот, государственный, — с нажимом сказал я.
— Государственный, но… комсомольский! — он быстро нашелся. — Это же для студентов! Это наша, молодежная, инициатива! И мы, комсомольцы, должны сами, своими силами, ее и воплощать! Негоже перекладывать свою работу на плечи старших товарищей!
Поразительная метаморфоза произошла с нашим комсомольским боссом! Только что он был сонным как муха, и вот уже пышет энтузиазмом!
— Знаешь, что я тут подумал. Твоя идея… она ведь и вправду отличная, даже, пожалуй, что гениальная! И мы не должны ее хоронить! Я лично возьму это дело под свой контроль! Соберу актив, лучших студентов, поговорю с профессорами! Мы создадим это бюро, и докажем всем, на что способен комсомол Бауманки!
Я смотрел на него и едва сдерживал усмешку. Вот так. Только что он был готов утопить мою идею, а теперь он готов был нести ее, как знамя. А все потому, что увидел способ выдать мою идею за свою и, соответственно, приписать себе все будущие заслуги.