Он обвел всех победным взглядом.
— А эти ваши «Lodge Shipley» и «SIP» — они ведь у нас в училище в единственных экземплярах. Это — наша главная учебная база. Если мы их разберем, то на чем будут учиться студенты? На чем будут выполнять лабораторные работы? Вы предлагаете, ради ваших прожектов, остановить весь учебный процесс на факультете? Да это — саботаж!
Что же, аргумент был веским. Я видел, как засомневались некоторые преподаватели. Ведь когда ответственные товарищи слышат про какое-то свежее, острое предложение, мысль о том, «как бы чего не вышло», всегда приходит в их головы первой. Ланской торжествовал: он нашел слабое место в моем плане.
Собрание закончилось ничем. Нужно было найти другое решение. И я знал, к кому за ним пойти.
На следующий день я добился приема у профессора Климова и изложил ему свой план и ту проблему, которую озвучил Ланской.
Владимир Яковлевич слушал меня, и в его умных, проницательных глазах плясали смешинки.
— Да, Сергей Аркадьевич у вас, я вижу, бдит, — усмехнулся он, когда я закончил. — За учебный процесс радеет. Что ж, по-своему он прав.
— Так что же делать, Владимир Яковлевич? — спросил я. — Неужели идея провалится из-за этого?
— А ты, Леонид, головой подумай, — сказал Климов. — Когда у нас студенты не учатся? Когда у нас пустуют мастерские?
— Летом! — воскликнул я. — На каникулах!
— Вот именно, — кивнул он. — Летом. С июня по август. Три месяца. Учебный процесс остановлен. Мастерские свободны. Чем не время для вашей «революции»?
Решение было, прямо скажем, простым и гениальным.
— Мы можем, — продолжал Климов, — создать на лето специальную студенческую конструкторско-ремонтную бригаду. Официально — для планового ремонта и профилактики станочного парка. А на деле — будете заниматься своим «обратным инжинирингом». Разбирать, обмерять, делать чертежи. А к сентябрю, к началу нового учебного года, соберете все обратно. И волки будут сыты, и овцы целы. И ваш Ланской носа не подточит.
Я смотрел на этого мудрого, хитрого человека и восхищался им. Он не просто дал мне совет. Он дал мне готовый план действий. План, который позволял обойти все бюрократические препоны.
— Спасибо, Владимир Яковлевич! — от всей души поблагодарил я его. — Вы меня просто спасли!
— Действуй, Леонид, — улыбнулся он. — Я в тебя верю. Только уж как-нибудь соберите обратно эти станки без того, чтобы остались лишние детали!
Так, шаг за шагом, я начал плести свою собственную сеть. Сеть кооперации, объединяющую науку, образование и производство. Я понимал, что это — единственный путь. Путь, который позволит нам со временем не просто копировать чужое, а создавать свое.
Учебный год 26−27-го проходил на удивление спокойно. Наше студенческое КБ, получив первый контракт, работало как часы. Мы изготавливали опытную партию инструмента для ХПЗ, и дела шли настолько хорошо, что к нам начали обращаться и другие заводы. Я был поглощен этой работой, учебой, комсомольскими делами. Времени на политические интриги почти не оставалось. Борьба за власть, казалось, утихла, переместилась в тишину кремлевских кабинетов.
Но это было затишье перед бурей.
В мае 1927 года по институту пронесся слух, от которого воздух, казалось, наэлектризовался. К нам, в МВТУ, для встречи со студенчеством приезжает сам Троцкий. К тому времени Лев Давыдович был снят со многих постов и уже капитально «нерукопожат» в Кремле. Встречу с ним тайно, почти подпольно организовали его сторонники, но слух о ней разлетелся мгновенно. В назначенный день самая большая аудитория училища была набита битком, народ толпился в коридорах. Пришло не меньше тысячи человек: студенты, преподаватели, даже технический персонал училища. Все хотели увидеть и услышать живую легенду, вождя Октября, создателя Красной Армии.
Я тоже оказался там, с трудом протиснувшись в задние ряды, чтобы не привлекать к себе внимания. Интересно было послушать его риторику, его аргументы. Не каждый день, черт возьми, получается увидеть самого Троцкого!
Наконец, раздались бурные аплодисменты — в аудитории, с небольшой группой сторонников, появился он — Троцкий. Энергичный, подтянутый, с его знаменитой бородкой, в строгом, полувоенном френче, поднявшись на трибуну, он начал говорить, и зал слушал его, затаив дыхание.
Да, это был красноречивый оратор! И говорил он о вещах весьма нелицеприятных: о предательстве идей Октября, бюрократическом перерождении партии, о нэпманской гидре душащей нашу революцию, о неудачах во внешней политике. И, конечно, об индустриализации.