Он перевел дух, и я видел, как под этим показным бахвальством еще бродит пережитый страх. Для него, парня по натуре мягкого, хоть и непутевого, эта история была сильнейшим стрессом.
— Ну а вчера он пришел уже с подмогой. Прямо ко мне в общагу — уж не знаю, как они на вахте просочились. С ним два уркагана — кепки на самых бровях, взгляды тяжелые, бычьи. И разговор, ясный перец, совсем другой пошел. «Ну что, студиозус, — цедит сквозь зубы тот, что покрупнее, с носом, как картофелина, — в кошки-мышки играть будем или по-хорошему рассчитаемся?» А Фима, Фима-то наш, стоит в сторонке, бледный, как ткань, и очи в пол. Типа, я не я, и лошадь не моя!
— И что ты? — спросил я, живо представляя себе эту мизансцену, пахнущую дешевой махоркой и неприкрытой угрозой.
— А я что? Вспомнил твой наказ. Заблеял, как овца, что денег ни копейки, что пойду по товарищам собираться, может, скинутся. Так этот, с носом, меня за грудки — цап! — и на стену припечатал. «Товарищи ваши, — рычит, — в библиотеке читают, а тут мы. Или ты до вечера червонцы из-под земли достанешь, или мы на личности твоей весь курс начертательной геометрии изобразим!». Ну и меня в лицо-то и приложил — для убедительности, так сказать, — Сенька осторожно, почти с нежностью, коснулся своего фингала. — И вот тут, Леня, в самый драматический момент, как в театре, дверь с косяка слетает!
В его глазах снова вспыхнул мальчишеский восторг.
— Влетают трое! Двое в форме, один в штатном, но с «наганом» в руке, так солидно его держит! «Всем на месте! Уголовный розыск!» Честное слово, я думал, это съёмка нового фильма! Фимины амбалы сразу сдулись, как проколотые камеры, руками вверх. А который главный, с носом, дернулся, так ему тот, что в штатном, наганом по затылку так ловко — тюк! — он и присел, как миленький. Фиму тоже под белые рученьки. Он, ясное дело, верещал, что он потерпевший, что ему законный долг не отдавали, а опер ему так спокойно — «ничего, гражданин, на Петровке разберемся. И про долг, и про ваших спутников, и про происхождение некоторых камешков, реализованных через ваш ломбард!». В общем, хлопцы со 2-го отдела его давно уже пасли.
Сенька умолк, тяжело дышит. Он выглядел как человек, сбросивший с себя не просто долг, а целую гору, давившую его, лишающую сна. Он не просто выкрутился — он прикоснулся к работе государственной машины, поучаствовал в чем-то настоящем, мужском, и вышел из этой передряги несломленным.
— Молодец, Сенька, — я искренне хлопнул его по плечу, и он слегка поморщился, ударившись по ушибленному настроению. — Не сдрейфил. Выдержал. Главное — урок из этого извлек.
— Еще какой! — горячо под захватом он. — Чтоб я еще раз с этой нэпманской шушерой связался! Да ни в жизнь! Уж лучше ночами на сортировочной горбатиться. Честнее, по крайней мере, и тревог меньше.
Я хмыкнул и отошел к окну. Внизу текла своею жизнью вечерняя Москва, гудела клаксонами, цокала копытами, куда-то спешила, переливаясь огнями.
— Ты не понял главного, Семен. Ты не просто с ушлым лавочником и парой урок столкнулся. Ты стал свидетелем, как заканчивается целая эпоха.
Сенька непонимающе уставился на меня.
— В каком это смысле?
— А в самом прямом. Кончилось их время! Это уже не частный случай, это система. Идет планерное удушение нэпманов. Налоги такие, что честному частнику не продохнуть. Законы такие, что любой шаг в сторону — и ты уже на лесоповале. Все, НЭПу кранты, скоро само это слово «нэпман» останется только в старых подшивках «Крокодил» да в протоколах ОГПУ.
Конечно, я и так знал, что НЭП к началу 30-х годов будет прикрыт за ненадобностью. Но теперь, работая с Бочаровым, я воочию увидел, почему это произошло. Если коротко — слишком уж много они воровали. Не отданные государству кредиты, мошенничество на сделках с государственными предприятиями, уклонение от налогов… и вот такие вот Ефимы Рафаиловичи среди нэпманов — считай, каждый первый. Неудивительно, что у партийного руководства, и так с неодобрением поглядывавшего на частника, в конце концов кончилось терпение!
— Государство, Сенька, скоро станет монополистом, во всем: в торговле, в производстве, и, судя по всему, даже в сельском хозяйстве. И в этой новой конструкции такие, как этот твой Фима, найдут себе место только под плинтусом, а его дружки-громилы отправятся строить Беломорканал.
— Чего строить? — не понял Семен.
— Не важно, — спохватившись, торопливо ответил я. — Ты, главное, вот что пойми: будущее — за инженерами, конструкторами, организаторами, за теми, кто плавит сталь и рисует чертежи. Спекулянтам там не место. Так что твой синяк, считай, это боевая отметина, знак отличия, полученный в последнем бою с частным личным укладом. Можешь гордиться!