— О ком речь, товарищ Сталин? — отставив фамильярное «Коба», спросил он более формально.
— Есть такой молодой товарищ, Брэжнев. Из МВТУ. Помнишь, я тэбе говорил? Идеи у него интересные. По моей рекомендации он подал заявление на работу в аппарат Оргбюро. Говорит, подал больше месяца назад, а ответа нет до сих пор. Ты разберись, пожалуйста, в своем хозяйстве. Выясни, в каком именно столе это заявление обрело вечный покой. И почему.
— Понял, Коба, — коротко ответил Молотов. Он знал, что это не просьба. — Разберусь немедленно.
Сталин повесил трубку. Он был спокоен. Он дернул за нужную ниточку, и теперь весь механизм придет в движение.
Вячеслав Молотов, положив трубку, несколько секунд смотрел перед собой, аккуратно поправляя пенсне. «Протеже самого Хозяина». Это было серьезно. Он не знал, чем именно этот Брежнев так заинтересовал Сталина, но выяснять это было не его делом. Его дело — исполнять.
Он вызвал к себе своих заместителей, отвечавших за кадровые вопросы в аппарате. Когда в его просторном кабинете собрались трое, включая невысокого, подвижного Николая Ежова, заведовавшего орграспредотделом, Молотов задал всего один вопрос, глядя поверх очков:
— Товарищи, у кого из вас в столе лежит заявление от товарища Брежнева из МВТУ?
Двое заместителей недоуменно переглянулись. Ежов на мгновение замер. Его мозг, натренированный на запоминание тысяч фамилий и дел, мгновенно выдал нужную информацию. Фамилия была знакомая. Да, он помнил. Заявление пришло около месяца назад с весьма впечатляющими рекомендациями из парторганизации МВТУ. Он его просмотрел и отложил в папку «К рассмотрению». Мест в аппарате действительно не было, а те, что освобождались, предназначались для «своих», проверенных людей.
— У меня, Вячеслав Михайлович, — ответил Ежов ровным голосом, стараясь, чтобы в нем не прозвучало ни удивления, ни беспокойства. — Заявление находится на рассмотрении. Просто в данный момент нет подходящих вакансий.
Молотов снял пенсне и протер стекла чистым носовым платком.
— Николай Иванович, — сказал он медленно, отчетливо выговаривая каждое слово. — Вакансию нужно найти. Срочно. Товарищ Брежнев — человек, в котором лично заинтересован товарищ Сталин. Я надеюсь, мне не нужно объяснять, что это значит? Необходимо дать ход этому заявлению немедленно!
Лицо Ежова осталось бесстрастным, но внутри у него все похолодело. «Протеже Хозяина». Вот оно что! Он мысленно возблагодарил свою привычку ничего не выбрасывать. Если бы он, как собирался, отправил это заявление в архив, сейчас бы ему пришлось очень несладко!
Но одновременно его охватила досада. Он давно уже обещал теплое местечко в аппарате сыну одного старого большевика, привыкшему получать все по звонку. Теперь придется его вежливо «обломать», сославшись на внезапно изменившиеся обстоятельства. Это было неприятно — можно было испортить отношения с уважаемыми людьми. Но приказ есть приказ.
— Все понятно, Вячеслав Михайлович, — ответил Ежов, вставая. — Будет исполнено. Завтра же товарищ Брежнев будет вызван на комиссию.
Выйдя из кабинета Молотова, Ежов быстро шел по коридору, и на его лице впервые за долгое время играла злая, досадливая гримаса. Какой-то безвестный студент из технического училища спутал ему все карты. Нужно будет присмотреться к этому Брежневу. И повнимательнее!
На следующий день после звонка Сталина меня вызвали на комиссию, причем сделали это не по телефону. В партком МВТУ пришел молчаливый молодой человек в сером штатском костюме, который, не представляясь, лишь коротко бросил: «Товарищ Брежнев? Пройдемте».
Мы вышли на заснеженную улицу и пешком направились к Старой площади. Мой провожатый не проронил ни слова, и это молчание было красноречивее любых инструкций.
Здание ЦК на Старой площади, дом 4, я уже видел снаружи, но теперь впервые вошел внутрь через главный подъезд. Миновав пост охраны, где мой спутник лишь молча показал красную книжечку пропуска, мы оказались в мире гулких коридоров, ковровых дорожек и вечной, напряженной тишины, нарушаемой лишь стрекотом пишущих машинок из-за обитых дерматином дверей.
Меня провели на третий этаж, в приемную Орграспредотдела.
— Ждите, — бросил мой провожатый и исчез в одной из дверей.
Я сел на жесткий стул. В приемной было несколько человек, и все они сидели молча, с одинаково каменными лицами, молча глядя кто куда и украдкой рассматривая меня. Через десять минут дверь кабинета открылась, и секретарь кивнул в мою сторону: «Товарищ Ежов вас примет».