Однажды, ожидая приема у одного из помощников Молотова, я разговорился с пожилым, усталым работником из Наркомата торговли. Мы обсуждали проблемы снабжения, и он, понизив голос, обронил фразу:
— Хлеба в этом году снова не хватает. Все идет на экспорт и в… особые хранилища.
«Особые хранилища». Это слово зацепило меня. Я вспомнил свое давнее письмо Сталину о необходимости создания стратегических запасов продовольствия на случай войны или неурожая. Неужели?..
Позже, уже через Бочарова, который по старой дружбе делился со мной некоторыми слухами, я получил подтверждение. Да, решение было принято. Еще в конце 28-го года вышло секретное постановление Политбюро о создании системы государственных резервов. В обстановке строжайшей тайны по всей стране, в укромных, хорошо охраняемых местах, начали закладываться склады. Туда свозили не только зерно, но и мясные консервы, сахар, соль, махорку, медикаменты. На общую публику эта информация, разумеется, не выходила. Наоборот, все трудности со снабжением списывались на происки кулаков и вредителей. Последнее становилось все более популярной темой газетных передовиц — после прошлогоднего «Шахтинского дела» борьба с вредительством все чаще становилась предметом дискуссий. «То ли еще будет?» — не видя способа что-либо изменить, с горечью думал я.
Жизнь шла своим чередом. Я сдал весеннюю сессию, получив «зачет» по большинству предметов почти автоматом — преподаватели и парторг понимали, что моя работа в ЦК важнее формального присутствия на лекциях. Лида, как увлеченный радиолюбитель, попала в список подлежащих переводу на радиофакультет МВТУ, о чем с радостью писала мне в письмах. В общем, все шло сравнительно хорошо.
И вот однажды, в один из теплых майских дней, когда Москва уже оделась в нежную зелень, а в открытые окна моего кабинета на Старой площади доносился гул просыпающегося города, секретарь принесла мне почту. Среди казенных конвертов с грифами наркоматов и обкомов я увидел один, обычный, с корявым, плохо знакомым почерком. Адрес был написан неровными буквами: «Москва, ЦК ВКП (б), товарищу Брежневу Леониду Ильичу (лично)».
Я вскрыл его. Внутри был сложенный вчетверо листок из школьной тетради. Я пробежал глазами первые строки и замер. Письмо было из далекого, почти забытого прошлого. Из моего родного Каменского.
Оно начиналось словами: «Здравствуй, Леня! Пишет тебе твой старый друг, Костя Грушевой…»
Глава 14
Едва я прочитал первые строки, как передо мною встало залитое солнцем Каменское, наш старый дом, лицо Костика — верного, основательного, надежного друга, с которым мы пережили столько приключений и совершили столько дел. До этого самого момента я даже не осознавал, до какой степени соскучился по той простой и ясной жизни, насколько устал от этого вечного напряжения, от необходимости просчитывать каждый шаг и каждое слово, от невыносимого, глубинного одиночества властных вершин, к которым я так отчаянно стремился. Письмо Кости было как глоток свежего воздуха в душной атмосфере интриг, как весточка из мира, где дружба была не инструментом, а самоцелью. Костя писал, что жизнь его, в общем, складывается неплохо. Он, как и мечтал, осуществил свою главную цель — получил высшее образование, окончив Днепропетровский металлургический институт. Теперь, как молодой специалист, он ожидал распределения, и именно этот момент стал центральной темой его письма.
«…Предлагают ехать на Урал, на Магнитку, — выводил он своим старательным почерком. — Дело, конечно, большое, всесоюзная стройка, гордость первой пятилетки. Но так далеко от родных, от дома, да и, честно говоря, Леня, страшно немного. Говорят, там степь голая, бараки да морозы зимой такие, что железо трещит. Леня, я догадываюсь по слухам, что ты теперь в Москве большой человек. Не подумай, пожалуйста, что я напрашиваюсь или пытаюсь использовать старую дружбу, но, может быть, есть какая-то возможность в столицу перебраться? Или хотя бы куда-нибудь поближе к Украине? Я ведь тоже не лаптем щи хлебаю, диплом инженера-металлурга получил, могу быть полезен на любом заводе. Я бы тебе этого никогда не забыл, был бы вечно благодарен за помощь…»
Я перечитал эти строки несколько раз и, покумекав, пришел к убеждению, что это просто подарок судьбы. Я же и сам думал уже, как бы старых друзей к себе поближе вытянуть — а тут Костя сам мне пишет. В этой системе в одиночку не выжить: везде нужны свои люди, причем не просто союзники, что сегодня за тебя, а завтра уже переметнулись в стан другого фаворита, а те, кто обязан тебе и предан не твоему чину или положению, а лично тебе. Бочаров, Мельников, Суздальцев — это были мои первые аппаратные приобретения. Но Костя — это было совсем другое. Это был друг детства, человек, которого я знал как облупленного, его сильные и слабые стороны. Надежный, толковый, честный. И теперь он сам, волею обстоятельств, просился в мою команду. Так чего тут думать-то?