Молотов, второй секретарь ЦК партии, вынужден был совмещать этот пост с руководством московскими коммунистами по очень уважительной причине: год назад с руководства Москвой сняли Угланова, обвиненного в «правом уклоне», а найти кого-то достаточно компетентного и лояльного сходу не смогли. В результате Молотов, всегда отличавшийся поразительной работоспособностью, больше года мучился на двух должностях, в одиночку выполняя работу, непосильную для двоих. И вот теперь его должен был сменить латышский немец Бауман.
Бауман. Это имя было мне знакомо. Один из самых ярых, прямолинейных идеологов коллективизации, человек-таран, готовый сломать и крушить во имя генеральной линии. Поставить его во главе Московской парторганизации — значит отдать сердце страны в руки фанатика, для которого люди — лишь щепки, летящие при рубке леса. А главное — я уже лелеял мысль продвинуть в Москву «моего» человека, Мельникова.
Нет, в этой партии нужно было сыграть на опережение.
Прямо атаковать Баумана было глупо и опасно, но по здравому размышлению я решил, что его можно «канализировать», то есть направить его власть и энергию в другое, более безопасное для меня русло. Идея пришла сама собой, вытекающая из логики момента. Я открыл краткую, но емкую докладную записку, воспользовавшись нашим с Орловым союзом в качестве повода. В записке, посвященной техническому обеспечению МТС, я, как бы между прочим, в последнем параграфе отметил, что успех коллективизации зависит не только от техники, но и от коммуникационной партийной активности на точках. И что для управления этим сложным направлением в масштабах всего Союза нужен товарищ, обладающий недюжинной волей, идеологической твердостью и полным пониманием важности момента. Несомненно, эта роль была бы по силам Карлу Яновичу Бауману, чей опыт и квалификация были бы просто бесценны на посту секретаря ЦК, курирующего именно этот хозяйственный сектор.
— Давайте направим Баумана на сельское хозяйство! — предложил я. — Это сейчас — «передний край». А Москва — в сущности, тихое болото.
Записку я передал Орлову. Тот пробежал ее глазами, задержался на последнем абзаце, и в его глазах мелькнуло понимание. Он ничего не сказал, но через два дня я узнал, что записка легла на нужный стол.
Первый ход был сделан. Но на месте главы Москвы образовалась пустота. И ее нужно было заполнить, прежде чем это сделает кто-то другой. Вскоре пошли слухи, что «наверху» циркулирует идея о назначении секретарем парторганизации Москвы Лазаря Кагановича. Сразу же стало понятно — такого не сдвинешь так просто, как Баумана. Это тяжеловесная, беспрекословно преданная Сталину фигура; против такого кандидата никто не возразит! Надо было что-то придумать — очень хитрое и серьезное.
А потому, спустя неделю, как я услышал про Кагановича, я решил написать вторую докладную, в этот раз посвященную транспорту. Я собрал все доступные мне сводки о состоянии железных дорог. Картина вырисовывалась удручающая: износ путей, нехватка паровозов, чудовищная неразбериха с грузопотоками. А ведь с началом индустриализации перевозки грозили вырасти на десятки процентов, а на отдельных направлениях — в несколько раз! Транспорт, кровеносная система индустриализации, грозил закупориться тромбом. Вывод запрашивался сам собой: этот участок требует не просто управления, а диктаторской власти, стальной руки; туда нужен был человек-ледокол, способный проломить ведомственные барьеры, вычистить саботажников и заставить механизм работать. И кто, как не товарищ Каганович, с его организаторским талантом и хваткой, мог бы взвалить на себя эту титаническую задачу? Поставить его на транспорт — значило спасти первую пятилетку!
На этот раз я стрелял с двух рук. Товарищу Сталину я отправил аналитическую записку о проблемах с транспортом не предлагая (ни боже мой!) никаких кадровых решений. А вот для Орлова (ну и, шире говоря — для главы Наркомтяжпрома (ВСНХ) Орджоникидзе) я подготовил тезисы для доклада, где в числе прочего, предлагал «кадровое усиление» НКПС, где имя Кагановича упоминалось рядом с еще несколькими, совершенно «непроходными» фигурами.
И снова отдал записку Орлову. Перечитав, он посмотрел на меня с нескрываемым уважением, смешанным с некоторой опаской. Он понял мою игру: сначала мы способствуем «повышению» Баумана, чтобы убрать его с дороги, затем точно также перемещаем Кагановича, чтобы с Москвы, убрать его на более высокий, но и много более сложный, можно сказать, «расстрельный» пост. О моем желании поставить на освободившееся место своего человека Орлов догадывался, но благодаря «пакту» не мешал.