Он медленно повернул голову к коридору, где непринужденно беседовала с сигаретой в руках с женой Мельникова его жена. Она, как бы почувствовав его взгляд, подняла на него свои острые, птичьи глаза. Между ними произошел безмолвный диалог, длившийся несколько секунд. Я не видел, что она ему ответила, но, видимо, это было «да». Она, как никто другой, осознавала ценность стратегических союзов.
Маленков снова повернулся ко мне. На его пухлых губах появилась тень улыбки.
— Это… смело, Леонид Ильич. Очень смело. Но в этом есть рациональное зерно: Разделение труда — производство и проектирование. И каждый — на своем месте… Пожалуй, это сработает!
Он протянул мне свою мягкую, пухлую, но неожиданно сильную руку.
— Я поддержу ваш проект всеми своими возможностями. Сочтите, что мы договорились.
Мы пожали руки. Пакт был заключен. В этот момент я стал союзником одного из самых сильных и перспективных игроков в сталинской системе. Но я также понимал, что отныне моя судьба связана с этим падением человека, и любая его ошибка теперь и меня может утянуть и дно.
Вернувшись в шумный, накуренный зал, я почувствовал себя так, будто только что жонглировал гранатами и ни одна не взорвалась. В голове уже выстраивались контуры нового сектора, рисовались схемы взаимодействия, подбирались кандидатуры. И — целый сектор в моем распоряжении, и какой сектор! Меня накрыла волна эйфории: я уже ощущал себя на гребне волны, и море власти казалось по колено.
Я обвел взглядом зал, своих людей, свою команду. Бочаров и Мельников что-то негромко обсуждали, Костя смеялся над шуткой Суздальцева. Все было на своих местах, все двигалось по моей замыслу… И тут мой взгляд наткнулся на Лиду.
Она сидела в компании жены Бочарова и еще нескольких женщин, но как будто была не с ними: она была словно в стеклянном колпаке, отрезанная от общей веселья. Ее улыбка была нарисованной, вежливой маской, а глаза, обычно живые и лучистые, смотрели куда-то в пустоту, поверх голов, и лишь механически подносила к губам бокал с лимонадом. Нет, это была не моя Лида — не та деятельная, уверенная в себе девушка, которая без страха пошла в ОГПУ вызволять меня, не та, что с азартом взялась за учебу на новом, сложнейшем факультете. Что-то не так….
Чувство триумфа, пьянившее меня после разговора с Маленковым, внезапно испарилось, сменившись холодной тревогой. Я подошел к ней, мягко коснулся плеча.
— Лидочка, а пойдем-ка на пару слов.
Она вздрогнула, как бы очнувшись, и послушно встала. В коридоре, где морозный воздух с улицы смешивался с теплом из зала, я взял ее за руки и начал «допрос с пристрастием»
— Что случилось? Весь вечер ты сама не своя!
— Ничего, Леня, — она попыталась улыбнуться, но вышло жалко. — Просто устала. Год тяжелый был.
— Не ври мне, — сказал я жестче, чем хотел. — Я тебя знаю. Что-то гложет тебя. Рассказывай!
Она опустила глаза, и я увидел, как дрогнули ее ресницы. Она молчала с минуту, собираясь с духом.
— Тут… один человек, — начала она тихо, почти шепотом. — С нашего факультета. Аспирант. Он…
Она запнулась, подбирая слова.
— Он что?
— Он липнет ко мне, — выдохнула она, и в этом слове было столько брезгливости и усталости. — Понимаешь, Леня… Я ему и так, и эдак говорила, что у меня есть ты, что мы вместе. Он только смеётся. Говорит, студенческие романы недолговечны, что такой человек, как ты, скоро найдет себе кого-то по статусу. Встречает после занятий, провожает до дома, хотя я его не прошу. Я его отшиваю, а на следующий день он снова тут как тут, будто ничего не было. Словно издевается!
Она подняла на меня глаза, и в них была такая беспомощность и растерянность, что во мне все заклокотало.
Какого черта! Тут пашешь как проклятый, во имя советской Родины, а в это время у тебя за спиной какой-то мазурик пытается отобрать самое ценное, что у тебя есть. Все мои сложные политические расчеты, сделки с Маленковым, интриги против Баумана — все это вдруг показалось незначительным и далеким по сравнению с этой простой, наглой несправедливостью. Какой-то хлыщ, смазливый аспирант, посмел причинить боль моей женщине.
— Почему ты молчала? — спросил я глухо, с трудом сдерживая гнев. — Почему сразу не сказала?
— Я не хотела тебя беспокоить, — прошептала она. — У тебя и так дел по горло… ЦК, ЭНИМС… Я думала, сама справлюсь. Что он отстанет. А он не отстает.
— Глупая, — сказал я, но уже без зла, а с бесконечной нежностью и досадой. Я притянул ее к себе, обнял. — Мы же вместе во всем этом. В большом и в малом. Твои проблемы — это мои проблемы. Всегда.