— Ну, здравствуй, Игнат, — сказал я, хлопая его по спине. — Добрался, наконец!
— Да уж, — басовитым голосом протянул он. — Думал, не доеду. А это вот мои Мишка да Катька.
Дети стеснительно поздоровались. Я видел в их глазах и страх, и восторг, и надежду.
Взяв на площади перед вокзалом такси, я повез их сразу же осматривать новое жилье.
Эта проблема, самая острая для любого приезжего, была мной уже решена. Я воспользовался своим вторым на тот момент реальным рычагом воздействия — Мельниковым. Секретарь Московского обкома был мне обязан, и я попросил его об услуге. Не для себя — для друга детства, рабочего хорошего, который едет поднимать столицу.
Мельников расстарался: в то время по всей Москве шло грандиозное строительство, и специалистам, особенно семейным, зачастую давали жилье еще до сдачи дома, прямо на стройках, в новых, еще пахнущих краской и сырой штукатуркой домах.
Мы приехали в один из таких новых районов на окраине, где среди строительных лесов и горных кирпичей уже высилось несколько четырехэтажных коробок. Нас провели в одну из квартир. Это была не комната в коммуналке, а целая секция из двух соответствующих комнат и небольшой кухоньки. Бедненько, конечно, зато — свое собственное, отдельное жилье.
Игнат вошел и замер на пороге. Он не верил своим глазам. Он, всю жизнь проведший в хате без удобств, а затем мыкавшийся по углам, теперь стоял на пороге своей квартиры. Он медленно прошёл по комнатам, потрогал стену, заглянул в окно, из которого открывался вид на бескрайнее снежное поле и строительные краны.
— Это… это все нам? — спросил он тихо, обращаясь ко мне.
— Вам, — подтвердил я. — Ты теперь на стройке работать будешь, в тресте «Мосстрой». Пока разнорабочим, а там видно будет. Руки у тебя золотые, не пропадешь.
— Разнорабочим… — повторил он, но в его голосе не было разочарования. Была радость. — Да я хоть землю рыть буду! Ленька… я… я не знаю, как тебя и благодарить.
— Брось, — отмахнулся я. — Старые друзья на то и нужны, чтобы помогать.
Его брат и сестра, осмелев, уже носились по пустым комнатам, их звонкие голоса разносились по квартире, наполняя ее жизнью. Игнат смотрел на них, и на его простом, обветренном лице было такое счастье, что мне стало тепло на душе.
Вечером мы сидели на ящиках вместо стульев, пили чай из жестяных кружек и ели хлеб с салом, который Игнат привез с собой.
— Ты, Ленька, вон как поднялся, — говорил он, с удивлением глядя на меня. — В ЦК работаешь, большие дела делаешь. А я что? То тут, то там… Думал, так и буду на заводе груз таскать до старости. А теперь… теперь я тоже хочу. Учиться хочу. На строителя. Чтобы не просто груз таскать, а дом построить. По-настоящему.
Его глаза горели. Мой успех, о котором он, конечно, знал лишь по слухам, стал для него не поводом для зависти, а мощнейшим стимулом. Он увидел, что даже простой парень из Каменского может добиться всего, если есть голова на плечах и желание.
— Это правильно, Игнат, — сказал я серьезно. — Учиться не поздно никогда. Осенью начинается новый учебный год. Поработаешь пока, осмотришься. А к осени я тебя устрою на рабфак строительного института. Будешь днем работать, а вечером учиться. Тяжело, конечно, но я как-то справился.
— Правда? — с надеждой посмотрел он на меня.
— Правда, — твердо ответил я.
В тот вечер, возвращаясь к себе в казенную комнату, я думал о том, что, возможно, это и есть самое главное. Не сложные интриги в коридорах власти, не борьба за посты и влияние. А возможность вот так, просто помочь хорошему человеку, дать ему и его семье крышу над головой и путевку в жизнь. Это было что-то настоящее, что-то осязаемое. И это давало мне силы ждать, чтобы не сдаваться в той большой, невидимой войне, которую я вел.
Весна 1930 года пришла в Москву неохотно, то и дело отступая перед прорывавшимися откуда-то с севера вьюгами. Но к Первомаю город преобразился: его вымыли автомашинами, украсили алыми стягами и портретами вождей, устроили клумбы, и даже воздух, казалось, стал праздничнее и чище. В эти дни, когда всякая интрига волей-неволей ставилась на паузу, я получил неожиданное приглашение. Мне позвонил Моисей Ааронович Гинзбург.
Откуда-то узнав мой номер, он поздравил меня с праздником, спросил об успехах ЭНИМСа и, как бы между прочим, пригласил зайти к нему в гости. «Просто так, по-соседски, на чашку чая, — говорил он. — Вспомним старые времена, наше Каменское. Дора будет очень рада вас видеть». Его голос в телефонной трубке был обходительным и дружелюбным.
Я сразу понял, что это вряд ли просто дружелюбный жест. Все же мои успехи весьма заметны, да и то, что’пододвинул' в свое время некоего «Гольцмана» тоже не могло пройти мимо внимания еврейской общины. Но почему бы и не принять столь любезное предложение?