— Она очень красивая, — вдруг сказала Лида, глядя прямо перед собой, на мелькающие огни машины.
— Кто? — спросил я, хотя прекрасно понял, о ком она.
— Дора, — она произнесла это имя ровно, без громкого выражения лица. — Настоящая столичная красавица. И смотрит на тебя так…
Она запнулась, подбирая слова.
— Так, будто только и мечтает тебя слопать. Без соли и перца!
Я усмехнулся, пытаясь разрядить обстановку.
— У тебя слишком богатое воображение.
— Нет, — остановившись, она повернулась ко мне. В свете уличных фонарей ее зрачки казались бездонными, лишь огоньки Москвы отражались в радужной оболочке глаз. — Я — женщина, Лёня. И я вижу, как другая женщина смотрит на моего мужчину.
В ее голосе не было ревности в привычном, скандальном смысле этого слова. Была трезвая, почти холодная констатация факта. И глубоко запрятанная боль.
— Леня, я хочу тебе кое-что сказать, — продолжала она тихо, но твердо. — Я знаю, кто ты. Я знаю, к чему ты идешь. И я понимаю, что на этом пути будут… разные люди. И разные женщины. Я не наивная девочка. Я все понимаю.
Она сделала глубокий вдох.
— Я прошу тебя только об одном. Если… если у тебя с ней что-то начнется, не скрывай это от меня. Не ври. Это, пожалуй, единственное, что я не смогу простить. Ложь. Лучше горькая правда, чем сладкая ложь. Обещай мне.
Я смотрел в ее честные, прямые глаза и чувствовал себя последним, негодяем. Она предоставила мне свободу, на которую я не возражал, и взяла на себя тяжесть ответственности, которая могла ее разрушить.
— Обещаю, — сказал я глухо, и это слово далось мне с трудом. — Я никогда не буду тебе врать, Лида.
Она улыбнулась, и мы пошли дальше. Напряжение вроде бы спало, но между нами осталась какая-то новая, едва уловимая нотка грусти.
А я в мыслях то и дело возвращался к словам Доры, таким прямым и отчаянным. Она не говорила обо всем вслух, но я понял все, что имелось в виду и осталось между строк. Она хотела быть мне женой. Но, если это невозможно, согласна и на роль любовницы. Быть рядом в любом качестве, просто чтобы иметь возможность дождаться, надеясь, что однажды место рядом со мной освободится. А Лида… Лида только что «дала добро» на подобные отношения, если я сам этого захочу.
Это было опасное предложение. Опасное и соблазнительное. Дружить с кланом Гинзбургов, с их связями и влиянием, было стратегически выгодно. Моисей Ааронович был не просто гостеприимным хозяином, он был умным и дальновидным игроком, и иметь его в союзниках было бы подспорьем.
А Дора… Она была не просто красивой девушкой. Она была воплощением той самой «другой жизни», которая могла бы у меня быть. Жизнь, наполненная не борьбой и интригами, а тихим семейным уютом, богатством, положением в обществе. Могло ли у нас что-то быть с Дорой, не будь в моей жизни Лиды? Наверное. Уже очень давно я вышел из возраста, когда любимая женщина кажется единственной и неповторимой — понятно, что я мог бы полюбить практически любую достойную девушку. Но это все теоретические размышления, а практически я знаю одно: предавать эту девушку, которая прошла со мной через ОГПУ и нищету, которая так беззаветно верила в меня, я не собираюсь. Но и союз с Гинзбургами — это весьма ценный актив. Что же — в мире, где невозможно никому не доверять, однажды это может стать тем самым козырем, который решит исход игры. Или той самой ловушкой, из которой уже не выбраться.
Лето 1930 года пришло в Москву духотой и пылью, но в коридорах власти дышалось от удивления легко. Я успешно защитил диплом, а та глухая, ожесточенная «драка за колхозы», которая сотрясала весь аппарат прошлую осень и зиму, постепенно сошла на нет. Накал страстей спал, как оказалось, после обретения доли независимости от экспорта. Причин этого было несколько, что я понимал, наблюдая за этим из своего тихого кабинета, с учетом того, что к некоторым из них я относился непосредственно.
Главным обстоятельством, разрядившим обстановку, стала операция, о которой не писали в газетах, но слухи о которой доносились из самых высоких кабинетов. Моя докладная записка о скупке подешевевших из-за Великой депрессии американских заводов, подданная под соусом «использования противоречий в стане империализма», сработала. Через подставные фирмы торгового представительства «Амторг» в США началась беспрецедентная по своим масштабам закупка целых производственных линий, станков и технологий. Валюта все еще была нужна, ее потребовалось много, но теперь она была потрачена не столько на оплату текущих поставок, сколько на инвестиции в будущее. Необходимость выжимать из деревни последние пуды зерна «любой ценой», чтобы расплатиться за каждый купленный трактор, уже не была столь острой.