— Леня! — неожиданно послышался знакомый девичий голос. — Леня!
Кровь прилила к вискам Охнаря, сердце гулко заколотилось. Он вскочил на колени: уж не померещилось ли?
На улице, за плетнем, обсаженным подсолнухами, стояла Оксана Радченко в белой, по-украински расшитой сорочке с короткими пузырчатыми рукавами. Рядом с нею пламенели взъерошенные волосы Кеньки Холодца. Рукава его рубахи были засучены, словно хлопец собирался драться.
Не мираж ли это от жары в самом деле? Или обман зрения?
Лень, скуку точно смыло с Охнаря.
— Осокин! Заснул... чи оглох?
Значит, Оксана все-таки пришла, не безразличен он ей. Ухажер. Выручить хочет. Но почему не одна, а с Кенькой? Нет, тут что-то другое. Правда, Кенька — дружок, «буксирный паровоз» и его ведь Охнарь никогда не трогал. Но именно он первый тогда, в классной драке, завернул Леньке руки назад и готов был ударить. Что они, заявились как шефы?
Охнарь встал, неловко пошел к ним по дорожке, стараясь не ступать на грядку с луком и все время на нее наступая. Не доходя до плетня, он остановился, диковато, по-бычьи пригнул голову, угрюмо спросил вдруг осевшим голосом:
— Чего?
— Мы не кусаемся, — насмешливо сказала Оксана.
Ее волосы у висков и возле маленьких ушей выгорели до белизны, в толстую, короткую, пушистую косу была вплетена голубая лента: казалось, это василек запутался в спелом, ржаном жгуте. Веснушки на щеках, на чуть мягко закругленном носу выступили сильнее. Щитком загорелой, по-девичьи тонкой руки Оксана прикрыла от солнца глаза с черными короткими ресницами, слегка наклонила голову, и Охнарю, показалось, будто она смотрит на него свысока, оценивающим взглядом.
Кенька упорно молчал, что при его болтливости тоже было удивительно.
— Ой, как ты нас встречаешь неприветливо, — сказала Оксана. — Даже не поздоровался.
— Ну, здравствуйте, — сказал Охнарь. Он чувствовал непонятную робость перед учениками, на которых еще не так давно смотрел свысока. Все-таки хоть двое из класса не отвернулись от него.
— А мы, Леня, к тебе в гости, сказала Оксана. — Примешь?
— Идите, что я вам, — сказал Охнарь совсем осипшим голосом.
Ему было и неловко, и радостно, и он не знал, что с собой делать.
Оксана оперлась о плечо Холодца, перелезла через плетень, и Ленька вдруг подумал, что к нему бы она так доверчиво не прислонилась. За нею в сад перепрыгнул и Кенька. Лицо его по-прежнему оставалось заносчивым и надутым.
Гуськом по дорожке они все втроем пошли к рядну под грушей.
По пути Оксана с любопытством заглянула в полуразрушенную, увитую диким виноградом беседку, осведомилась, не Ленькина ли это голубятня во дворе. Издали, сквозь открытое окно, посмотрела внутрь квартиры и, когда наконец села на рядно, требовательно спросила:
— Ты почему два дня не был в школе?
Ленька промолчал.
— Офенин тогда мог не допустить тебя только на свой урок, а ты и в субботу не явился. Мы подумали, что заболел или... вообще что случилось. Заходили с Витей Лапшиным — тебя не оказалось дома, уехал. Смотрим: и сегодня нету, и к заведующей не идешь объясняться. Посовещались, и тогда Кеня согласился сходить со мной, узнать, в чем дело. Что это за... манкирование такое?
Слово «манкирование» Оксана, наверно, переняла от кого-нибудь из учителей: раньше Ленька не слышал от нее этого слова.
— Еще чего?—сказал он, вновь становясь угрюмым.
— Может, ты нам скажешь чего?
Как понимать этот допрос? И с какой, собственно, целью они пришли? Может, примирение — это лишь ширма? Что, если Оксане и Кеньке просто захотелось посмотреть на него, опозоренного, выгнанного из школы, из ячейки «Друг детей», с квартиры? Если они заходили и в субботу, то опекун успел им все рассказать. А может, они явились из жалости? Ну, этого он совсем не потерпит!
— Одуванчики! — вдруг воскликнула Оксана и указала под сливу. — Какие чудесные! — И побежала к дереву.
Воспользовавшись ее отсутствием, Кенька Холодец поспешно и напрямик заявил Леньке:
— Скажи Оксане спасибо. Она все тебя жалеет: в беспризорниках, мол, жил. Я бы сам не пришел сюда, да Витька Лапша отказался второй раз провожать ее. С тобой не разговаривать бы надо, а морду набить. Больно уж сволочной. Садько требовал, чтобы класс бойкот тебе объявил.