Вторая тараторила:
— Я истории боюсь — ужас! Все даты перепугал!
Затем стали обсуждать столичные достопримечательности.
— Кто знает, выдержишь на рабфак или нет, — сказал Иван Шатков, —надо бы хоть Москву посмотреть, Третьяковскую галерею, Останкинский дворец. А то вдруг придется сматываться — неизвестно, когда в другой раз попадешь.
— Хорошо бы в Художественном побывать, — поддержала Алла Отморская. — Я так мечтала о Художественном у себя, в Майкопе. Там можно увидеть Книппер-Чехову, Тарасову, самого Станиславского.
— Давайте сходим, — тотчас предложил Леонид.
Отморская чуть приметно улыбнулась:
— С удовольствием.
— Билеты дорогие, — нерешительно сказала Муся. — Да и говорят, за пять дней только продают. Всю ночь в очереди надо стоять.
— Не бары, возьмем галерку! — воскликнул Леонид и мельком, полувопросительно глянул на Отморскую. — А подежурить в очереди... так теперь без очереди никуда не попадешь: ни в загс, ни на кладбище.
Полчаса спустя всей компанией решили идти в столовую. Шумно вывалились в коридор. Только Осокин не поднялся с подоконника.
— А вы, Леня, чего? — удивленно спросила его Отморская.
Он с преувеличенной горечью развел руками:
— Остаюсь заместо бобика.
— Бедненький! — засмеялась Отморская; глаза ее обдали его ласковым и чуть озорным теплом. — Ну я вам в косынке супу принесу,
— Добавьте туда бутылочку пивка.
Веселые голоса компании затихли на лестничной площадке. Далеко внизу слабо хлопнула входная дверь.
Леонид вздохнул. Эко не повезло! Надо же ему именно сегодня нести Дежурство по охране проклятой аудитории! Хоть бы предыдущей ночью кто догадался спереть у них все манатки!
Перед ним так и стояло горделивое прелестное лицо Аллы Отморской. Час назад, когда она только вошла в аудиторию, все для Осокина переменилось он это сразу почувствовал и старался держаться к ней ближе. Все в ней понравилось Леониду: словно бы небрежное движение полной загорелой руки, когда она поправляла волнистые подвитые волосы, нежная линия подбородка. Он заметил манеру Аллы быстро и несколько недоверчиво вскидывать густые черти ресницы, легкую полуулыбку, которая то и дело трогала ее губы. Верхняя губка у нее была чуть припухшая, отчетливо вырезанная; нижнюю она нет-нет да и покусывала. Чтобы ярче была? Или привычка?
Далеко унесли думы Леонида. Вот на его пути мелькнула новая девушка, и он уже потянулся к ней, задавая себе вопрос: не она ли? Может быть, это ей посвятит он свой талант? Ее портретами украсит их будущую квартиру?
В себя Леонида привел громкий голос:
— Где же остальные ребята?
Перед ним стоял Илья Курзенков, Как он неслышно вошел!
Леонид соскочил с подоконника.
— Подались обедать,
— Куришь?
Курзенков протянул пачку, предложил папиросу, С удовольствием выпуская дым, проговорил:
— Сегодня спать вам, ребята, будет мягко. Скоро придет уборщица, помоет пол, а под вечер прибудут и матрацы. Видишь, обошлись без скандала, верно?
«Положим. Не закати мы бой Крабу, может, и не обошлось бы», — насмешливо подумал Леонид. Вслух он этого не сказал. Зачем отравлять Курзенкову настроение? Взрослев, Леонид увидел, что жизнь гораздо сложнее, она представлялась ему в отрочестве, и не всегда следует рубить правду в глаза. Что поделаешь: у людей есть какая-то особая «дипломатия», и с этим надо считаться.
Посидев минут десять, Курзенков дружески простился. Леонид немножко гордился беседой с ним и вежливо проводил до двери.
III
За билетами в Художественный театр на рассвете отправились трое: Коля Мозольков, Дина Злуникина и Леонид. В середине дня Леониду неожиданно повезло: он по случаю, с рук, купил два билета на «Трех сестер». Правда, вместо
галерки пришлось взять одиннадцатый ряд и изрядно растрясти кошелек, зато часом позже Леонид с гордостью вручил билет Алле. Благодарный взгляд полностью вознаградил его и за потерю денег и за многочасовое стояние на улице перед дверью кассы предварительной продажи.
После обеда он высидел очередь в парикмахерской, густо надушился тройным одеколоном, почистил на улице ботинки и почувствовал себя настоящим щеголем и прожигателем жизни. Он так сиял, что даже сам немного конфузился.
Вид вышедшей Аллы заставил его забыть о своей неотразимости. Сквозь ее розовую шифоновую блузку просвечивали полные загорелые руки, шерстяной сарафан плотно облегал талию. Модельные туфли на французском каблуке сразу сделали ее высокой и словно бы недоступной. От ее кожи исходил нежный запах резеды.