— Подходящая парочка! — протянула носатая Дина, и Леонид не понял, хотела она сделать комплимент или уколоть.
— Хороши, хороши, идите, — сказала Муся Елина. — Счастливчики! А нам только в пятницу — на «Дни Турбиных».
В театр они едва поспели: уже дали первый звонок. В зрительном зале медленно начали гаснуть лампы, когда они заняли свои места. Вокруг тускло блестела позолота лож, темно мерцал бархат кресел, со всех сторон раздавался сдержанный и немного торжественный говор, шорох платья.
Открылся тяжелый занавес с белой летящей чайкой.
С детства Леонид увлекался цирком, до упаду хохотал на клоунаде, преклонялся перед борцами. В Основе, в шахтерском клубе, иногда выступал местный кружок самодеятельности, несколько раз приезжала на гастроли труппа областного театра. Леонид считал их игру верхом совершенства, а клуб и костюмы замечательными. И теперь он был поражен величиной фойе, зрительного зала, богатством отделки, пышностью декораций. Вот на какую сцену стремится Алла Отморская! Он повернулся к ней, прошептал, чтобы завязать разговор:
— Тебе удобно?
Его поразило выражение лица Отморской. Она сидела, слегка подавшись вперед, впившись взглядом в сцену. Казалось, Алла не видела больше ничего и ничего не слышала, глаза ее в полутьме зрительного зала словно светились. Леонид удивленно смотрел на нее несколько минут: неужели не «играет»? И убедившись, что девушка действительно с жадностью следит за каждым жестом актеров, поудобнее устроился в кресле и стал внимательно смотреть на сцену.
Содержание пьесы наконец покорило его, убедило, что происходящее сейчас на ярко освещенных, искусно убранных подмостках и есть подлинная действительность; он же и сотни замерших в полутьме зрителей на этот час как бы перестали существовать, исчезли и смотрят на жизнь из небытия. И все же в основном Леонид шел в театр не из-за выдуманных Чеховым «Трех сестер», а ради одной реально существующей девушки. Он был счастлив ощущать рядом ее присутствие, осторожно придвинул свой локоть вплотную к ее локтю: Алла не шевельнулась. Не заметила? Косясь сбоку, Леонид видел ее неясно очерченный профиль с коротким тупым носом, некрасиво полуоткрытые губы, выдававшие скрытое волнение. Какая Алла хорошая! «Алла, Аллочка», — мысленно прошептал он. Имя и то необычное. Да таких девушек он никогда не встречал в жизни. Мог ли он подумать год назад, что познакомится с будущей артисткой, знаменитостью? Взять да и признаться? «Ты мне очень нравишься». Что бы она ответила?
Внезапно на ее месте Леонид увидел грудастую девицу, с круглым, сильно напудренным лицом и толстыми, словно колодки, губами. Из-под челочки смотрели круглые пустые глаза, короткая юбочка открывала толстые икры, — нормировщица Лизка Ёнкина, известная на все мастерские своими любовными похождениями.
От воспоминания о девице Леонид заерзал в кресле, сунул было руку в карман за папиросами. Вынул и перестал глазеть по сторонам.
Занавес тяжело заколыхался, грянули аплодисменты, включили свет, и все потянулись в фойе.
Леонид и Алла медленно шли в толпе, подчиняясь ее движению.
— Понравилось? — спросил он.
Она лишь чуть раздвинула губы в своей полуулыбке. Темные, серые и тоже казавшиеся черными глаза ее все еще были затуманены.
— Здорово играют, — согласился Леонид. — Какие пьесы- то у Чехова! Я только рассказы его читал.
— Я раньше, в Майкопе, видела «Три сестры». Но здесь, в Художественном... — И она опять полуулыбнулась.
— Да-а, — протянул Леонид, вспомнил постановки в своём придонецком городке, и они сразу померкли в его глазах.
Алла, казалось, не могла прийти в себя, шла странная, молчаливая, точно никому не хотела отдать то, что несла в душе. Леониду, наоборот, было весело, и он без умолку говорил.
Толпа оттерла их на середину фойе, они остановились, не зная,, куда идти дальше. Громадные хрустальные люстры лили с высокого лепного потолка яркий свет, он торжественно отражался в зеркалах. Вдоль стен стояли атласные кресла, а над ними висел ряд окантованных фотографий актеров в картинных позах, с парфюмерными улыбками.
— Пить хочется, — обронила Алла.
«Вот осел, — обругал себя Леонид. — С девушкой в театре и угощаю ее болтовней».
— Идем в буфет.
Он подхватил ее под руку и повлек к стойке, вдоль которой тянулась длинная очередь. Теперь Леонид был на верху блаженства: сквозь легкую ткань он чувствовал тепло ее руки; рука казалась нежной, покорной.
Они заняли место в хвосте очереди. Как и вся приехавшая на рабфак молодежь, Осокин и Отморская почти сразу перешли на «ты». Это совсем не говорило об интимной близости: так после революции было заведено везде.