В общежитие из лабиринта переулков Леонид выбирался полный недоверия ко всему миру и мысленно то зло оскорблял Аллу, то жадно целовал. Так он ничего и не решил.
IX
За ночь Леонид осунулся и выглядел так, словно не выспался. Как все растерявшиеся, сбитые с толку люди, он не предпринимал никаких шагов, а сидел и выжидал: события сами укажут, что делать, как поступить. Ни Алла, ни Муся Елина не приходили звать в молочную. У Ивана Шаткова оказались тарань, хлеб, огурцы, и друзья поели в аудитории на подоконнике.
Время перевалило за полдень, Шатков предложил навестить Прокофия Рожнова. Леонид заколебался: он — за дверь, Алла на порог. Да, но не сидеть же тут целые сутки, как орангутангу в клетке? Ему, как и Ваньке, очень хотелось закрепить лестное знакомство с поэтом. Нельзя из-за бабы — какая бы она ни была хорошая — отказаться от товарищества. Пусть и Алка хоть разок за ним погоняется.
Парни хорошенько почистились и зашагали на Старосадский. Прокофий — будущая знаменитость, печатается в газете «Вечерняя Москва»! Кто знает, как примет.
Общежитие редакционно-издательского института своим подъездом глядело на маленькую опрятную церквушку, похожую на кулич. В большой комнате с очень высоким потолком, с двумя широкими окнами в тесный двор, с устоявшимся запахом несвежего белья, потных носков, табака было светло и тихо. Вдоль стен стояло девять одинаковых железных коек. Половину из них покрывали совершенно разные одеяла, сверху которых приткнулись плоские подушки. На небрежно прибранных постелях лежали студенты, словно подтверждая, что именно они являются хозяевами всего этого добра. Остальные койки рябили полосатыми матрацами, показывая, что их владельцы еще не вернулись с летних каникул. Посредине комнаты, под крупной грушевидной лампочкой, стоял длинный пятнистый стол с пустой чернильницей. На дне давно высохшей чернильницы покоилась дохлая фиолетовая муха.
«Художники» вежливо поздоровались.
— A-а, ребята! — своим хриповатым голосом приветливо воскликнул Прокофий Рожнов. Он лежал на кровати в полосатой тельняшке, в мятых брюках, носках, курил папиросу и читал томик стихов. — Молодцы, что заглянули.
Подогнув ноги, он сел на одеяле, указал гостям на свою кровать.
— Приземляйтесь на мои владения. Стульев у нас нету. Когда-то были, да поломались, выбросили на чердак. Остался один, и из-за него у нас идет война с соседней комнатой «антиподов». То они у нас этот стул свистнут, то мы у них. Скоро начнется новый учебный год, выбьем из завхоза полдюжины новых. А если хотите, плюхайтесь на стол. У нас иногда гости и спят на нем... если нет свободной койки.
Леонид с оттенком почтения приглядывался к студентам. Это не их братия, будущие рабфаковцы, а люди образованные, без пяти минут редакторы, издатели. Может, среди этих солидных, обросших щетиной людей есть такие, как Прокофий, — поэты, а то романисты?
— Ничего, не беспокойся, — ответил Рожнову Иван Шатков. — Постоим, ноги у нас тренированные.
Он облокотился на спинку кровати. Леонид подумал и сел.
Вид общежития разочаровал его. «Как у нас в колонии». Вот как живут будущие литературные заправилы. Приход гостей не произвел на обитателей заметного впечатления: видимо, они привыкли к частым посещениям разного люда. Кто внимательно осмотрел друзей-«художников», кто продолжал читать, заниматься своим делом. Леониду понравилась такая свобода отношений.
— Шамать хотите, братва? — спросил Прокофий «художников».
— Нет, спасибо. Сыты, — почти одновременно ответили они.
— А то сбегаю за колбаской, сообразим чай. Масло у меня есть. А? Не стесняйтесь.
При вторичном приглашении Леонид заколебался, но Иван успел раньше его ответить решительным отказом, и ему ничего не осталось, как согласно кивнуть.
— А как у вас глотки? Не пересохли? Может, поллитровочку раздавим? Поступим по совету великого Омара Хайяма:
Ни этого поэта, ни его двустишия «художники» не знали. Они засмеялись, а Иван опять успел сказать:
— Не беспокойся, Прокофий, настроения нет, в другой раз.
Леонид тут просто уж пожалел: с поэтом выпить было бы лестно. Да и почему-то его тянуло сегодня как следует «клюкнуть». Но ему снова пришлось отрицательно мотнуть головой: совсем, мол, нет настроения.