Да, но как искусно Отморская лгала ему. Уже собиралась за Курзенкова, а с ним гуляла по бульвару, целовалась за воротами. А у Ильи Курзенкова хватка: вырвал из рук! Впрочем, что значит «вырвал»? Сама прильнула. Как правдиво она играла! Недаром — артистка. Но ведь нравился же ей он, Ленька? Тянулась она к нему? Откуда ж такая перемена? Неужели сразу гуляла с двумя, выбирала? Тот больше устроил: квартира, помог с рабфаком.
— Ловко они, — сказал Леонид и засмеялся, словно восхищаясь, как его провели. — Поначалу я и в мыслях не имел. Увидишь, поздравь от моего имени.
Голос его и смех заставили Мусю высоко приподнять светлые, едва заметные бровки. Она глянула на него пристально, даже как бы с разочарованием. Но тут подошла ее очередь, Муся сунула буфетчице заранее отсчитанные деньги:
— Винегрет. Бутерброд с селедкой. Кисель.
Это было очень вовремя. Леонид уже не мог больше смеяться. У него мелко, часто дергалось нижнее веко правого глаза, и он испугался, что Муся заметит. Ему очень не хотелось, чтобы она заметила, остановить же нервический тик он не мог. Зачем он хотел скрыть свои искренние чувства? Леонид сам не знал: характер такой. Самолюбие его было оплевано, раздавлено, а он хотел стоять с высоко поднятой головой. Пусть Алка не подумает, будто смят или даже огорчен. Ну, мол, поволочился перед экзаменами — и ладно. А и в самом деле, таких ли он видал? Оксана Радченко, девочка — кругом шестнадцать, ни с кем не целовалась, а у этой дочка. Как хорошо, что он засмеялся Муське в лицо, пусть передаст.
Нижнее веко все дергалось. Черт, не потекли бы слезы.
Нагрузившись винегретом, киселем, Муся ласково кивнула ему: то ли прощалась, то ли приглашала поужинать вместе. Леонид быстро прикрыл учебником истории правую сторону лица, словно весело отсалютовал молодой поэтессе. Ответить что-нибудь он был просто не в силах.
Как это часто бывает, Леонид чрезвычайно невнимательно относился к подруге возлюбленной. Он привык к тому, что Муся передавала его записочки, сочувственно улыбалась, устраивала свидания. Стоило ему увидеть Аллу, как он немедленно забывал о существовании стоявшей рядом Муси: наоборот, ее присутствие начинало мешать. А затем он опять встречал Мусю радостной шуткой, в надежде услышать что-нибудь приятное об Алле, просил вызвать ее в коридор. Казалось, Муся была не живым существом, а проводом для контакта.
И сейчас, заботясь только о себе, углубленный в жгучее горе, Леонид сделал вид, будто не заметил, что рядом с Мусей, чудом нашедшей место, освободился еще стул. Взяв тарелочку «силоса», стакан мутного, с жирными блестками чая, он отправился в дальний угол. Только и не хватало ему трепа, болтовни!
Здесь было просторней, Леонид сразу нашел место и заработал вилкой. Ел он наспех, не замечая вкуса винегрета, боясь, как бы не подошла Муся. Временами он тяжело, шумно вздыхал, невидящим взглядом упирался в стенку напротив, встряхивал головой, шептал вслух какое-нибудь слово и опять жевал.
«Что глазами моргаешь? — спрашивал он самого себя. — Кончились сомнения. Хоть это хорошо. Учиться стану. — Он презрительно-высокомерно улыбнулся, будто собирался кому-то позировать. И тут же подавленно отдался новому потоку мыслей. — Значит, замужем? Хорош бы я был гусь, если бы отыскал, сунулся с любовью...»
Почему-то Леонид все время смотрел на темное пятно на стене. На что оно похоже? Вроде лужи. А? Нет, ёж.
Случайно опустив взгляд, он у самой стены, через столик от себя, заметил Аркадия Подгорбунского с пермячкой. Подгорбунский сидел к нему спиной, зато пермячка — как раз напротив. Бывают же такие превращения! Ее некрасивое лицо выглядело удивительно молодо, привлекательно: вероятно, так преобразила его любовь. Не только лучились ее глаза, а под электрической лампочкой сияли прямые, плоские волосы и даже некрашеные, посвежевшие губы. И весь этот свет пермячки был направлен лишь на одного Подгорбунского: к нему она только и обращалась, его лишь видела, с ним говорила, часто улыбалась, показывая крупные желтые зубы, которые теперь положительно украшали ее улыбку.