Вика с мужем вышли на Чистопрудный бульвар и растворились в туманной мгле, в косых и неверных отсветах фонарей, искажавших фигуры. В последний момент молодая женщина оглянулась на Леонида. Нет, конечно, это ему померещилось. Зачем он ей? Вон у нее какой заботливый муж: приходит встречать. И тут Осокина перегнал студент с обезьяньими ухватками, нырнул за чугунную ограду бульвара на месте, где железная дверка-вертушка впускала и выпускала прохожих. Догнал и схватил-таки Вику под руку с другой стороны. Ну и хлюст! Видно, опытный ходок по бабам!
Мимо Леонида прошли Подгорбунский и Анюта. Оба молчали. Ладный, молодцеватый Подгорбунский намного выигрывал рядом с женой. Кажется, в их отношениях наступил кризис? Или у Анюты отощала сберегательная книжка? Ничего, поступит в среднюю школу преподавать французский, и Аркадий вновь приластится.
Под ногами скользил утоптанный, потемневший снег. Леонид отстал от однокурсников: ехать в одном трамвае не хотелось. Почему это в последнее время женщины, которые ему нравятся, оказываются занятыми? Одна просто обманула. Забыл ли ее Леонид? Проклял в душе? Да, проклял — и остро помнил. Собственно, рана понемногу затягивалась, но стоило ее растревожить — кровоточила, вызывая длительную боль.
Вот теперь Вика. Такая бы, пожалуй, не обманула? Э, да что себя понапрасну мучить? Еще не хватало втрескаться. Она счастлива, и ей совсем-совсем нет до него дела, как, впрочем, и ни одной девушке. Как хоть ее фамилия?
В общежитии койка Ивана Шаткова стояла пустая, непомятая, из-под лоснящейся подушки выглядывал угол папки. Где Ванька пропадает? Тоже, кажется, фруктик, ухо от старой лоханки.
В комнате-цехе стоял обычный шум, гомон, горели десятки лампочек, большинство студентов еще не спало. В соседнем ряду веселая компания пила чай с домашними коржиками, разложенными на тумбочке: кто-то, видимо, получил посылку. Кипяток приносили в солдатском котелке, ставили его на пол.
Едва Леонид откинул одеяло с койки, ткнул кулаком блинообразную подушку, чтобы придать ей хоть сколько-нибудь «пухлую» форму, как пришел Шатков. Мохнатое, засыпанное снежинками пальто его было только наброшено на плечи, будто на дворе стоял теплый октябрь, воротник новой рубахи стягивал галстучек, купленный в первую же стипендию. От его выбритых щек убийственно несло тройным одеколоном.
— Где тебя носит, Ванька? Полночь на дворе. Опять скажешь — у приятеля?
— Точно. Занимались. Головастый, стервец!
— Это он тебе губы помадой измазал?
— Брешешь? — Шатков испуганно тыльной стороной ладони вытер губы.
— Три, три лучше, помада-то из собачьего жира. Это кто ж кого в благодарность целует: «головастый стервец» тебя или ты... ее?
Увидев, что рука его чистая, Шатков кинулся на друга, сгреб и повалил на койку.
— Разыгрываешь, бюрократ задрипанный!..
От возни двух молодых здоровых парней затрещала железная сетка.
— Попался, святой пастор, — задыхаясь от смеха, говорил Леонид, пытаясь вырваться. — То-то гляжу, бреется каждый день... удавку нацепил. Приходит от «головастого стервеца», будто кот из погреба... только что не облизывается. Ну, думаю, ухо от старой лоханки. Секреты в кармане держит, а еще корень...
Боролись они в полную силу. Шатков, хоть и был пониже, обладал цепкой хваткой, а главное, верткостью. Осокину с трудом удалось сбросить его и в свою очередь подмять под себя. Подушка его, одеяло сбились, сползли на грязный кафельный пол.
— Тише, черти, — заворчал на них сосед с другой стороны. — Забыли: чуть свет на занятия?
Друзья прекратили борьбу, тяжело дыша, поправили койку, уселись рядом. Леонид больше ни словом не коснулся похождений' Ивана, а, как обычно, перечислил наиболее значительные события прожитого дня. Начал со встречи с Крупской. Иван позавидовал и пожалел, что сам не мог отблагодарить ее. Затем Леонид рассказал о том, какой вопрос задал на лекции и о разговоре с Кириллом Фураевым.
— Фураев был прав, — не задумываясь проговорил Шатков. — Знаешь у нас студента Зыбцова? Толстомордый такой, всем улыбается. Осторожнее будь с ним. Одного третьекурсника посадили... забыл фамилию, называли мне.
Сообщение огорошило Леонида. Арестовали студента? У них, в Советской стране? Он не мог ничего понять.
— За что?
— Черт его знает! То ли троцкист, то ли вредитель какой... В общем, загудел и в киче сидит. По политическому.
— Вот это — да! А не контрик ли тот третьекурсник? Ванька говорит — из рабочих, молодой парень. Как же так? Что- то непонятно. Может, ошибка и еще разберутся?