— Будем жить, — хрипло сообщил Ярослав.
Он начал тянуть и выволок на свет фонарей здоровенный рюкзак, за ним — второй и третий; все рюкзаки вынесли в середину зала, где, казалось путникам, сходились меридианы и перекрестки, катакомбные коридоры и судьбы человечества; где находилась точка отсчета, нулевая верста.
— Распаковываемся и одеваемся, — в голосе Голлюбики звучало умиротворенное облегчение.
В рюкзаках нашлось множество полезных вещей, совершенно необходимых для пещерного выживания.
Бойцы разобрали затребованное Голлюбикой альпинистское снаряжение — тросы и капроновые веревки, ледорубы и альпенштоки, костыли и горбыли; к названному добавились гидрокостюмы, резиновые перчатки, маски, ласты, рукавицы, продукты, шприц-тюбики с антибиотиками, электрические батареи, спиртовки, лампы и спички. Помимо названного, в мешках находились приборы ночного видения, пистолеты, три складных короткоствольных автомата с бесшумным боем без отдачи, с лазерными прицелами самопроизвольного наведения и с подробной инструкцией. Еще там были ножи для финской охоты, удавки, гранаты и увесистое шарообразное устройство, в котором сразу же угадывался его сокрушительный взрывной характер; к устройству тоже зачем-то прилагалась инструкция, запаянная в водонепроницаемый конверт, хотя механизм бомбы выглядел совершенно примитивным; в нем смог бы разобраться даже пещерный дикарь. Все перечисленное было проложено и переложено поролоном и полиэтиленом для пущей непромокаемости и противоударности; в пещерах, того и гляди, ударишься обо что-нибудь или сорвешься в подземную реку, и все, пиши пропало, если не подготовился. Комплектующие и оберточные материалы должны быть прочными на разрыв и не пропускать влагу; к тому же возможны и другие опасности, о которых Голлюбика, Наждак и Вера Светова тут же, не сходя с места, и прочитали в специальной, тоже надежно запакованной книжечке-памятке с грифом «Для служебного пользования» и штампом библиотеки ССЭР.
— Двигаться будем в связке, — решил Ярослав, поигрывая капроновым лассо.
— Запрещено, — Наждак нахмурился. — Чуть что — погибнем чохом!
— Не все в нашей жизни поверяется инструкцией, дружище, — Голлюбика потрепал его по плечу. — Сам погибай, а товарища выручай. Пуля дура, — он оскалился, запрятал пистолет поглубже и обнажил, любуясь им, зазубренный нож, — а штык…. — Он посерьезнел лицом: — Никакой стрельбы! Возможны обвалы и оползни. Работать ножами…
На привале Зевка сморило.
Полулежа на каменной плите, он спал; ему снился сон. Светлое сновидение, украденное у Наждака, а тем, в свою очередь, заимствованное из военных кинофильмов, смешалось с неестественной сущностью самого похитителя. Сон был наполнен отвратительной эротикой, заквашенной на героизме и шапкозакидательстве. Зевок, запихнувши за широкий ремень потемневшую пилотку, шагал через луг; его прямо в травах схватили за васильковый член, а тут и зарницы занялись, поплыл туман, заржала лошадь, да еще соловьи — соловьи, дорогие нашему сердцу, отпели свое для усталого воина: отпусти! отпусти! — застонал Зевок, падая навзничь, под прикрытие звездного неба; мы тоже спали и тоже, не имея возможности проникнуть под своды пещеры, видели сон Зевка в собственном сне. Мы укрылись под одеялом из перистых облаков, чтобы не помогать Зевку.
Очнувшись, он скривился, так как шея, изогнутая в неудобную сторону, сильно и больно ныла. Зевок стряхнул с себя руку Лайки, которая, тоже спросонок, уже подбиралась к бесплодным склепковым чреслам. Лайку тоже сморило, и сон ее полнился не менее пафосными сюжетными линиями: ей виделось, что Наждак ли, Зевок — все смешалось в биологической бадье, откуда мы, рассказывал ей собеседник, поголовно родом — будто он, статный, в красном плаще, стоит с нею рядом и строгим движением гордой десницы показывает надраенную до красноты площадь. Она же, Лайка, но может быть, и сама Вера Светова, стоит среди березок Аленушкой и держит в поводу подвыпившего козлика. И вдруг налетели нечистой тучей черноголовые гуси-лебеди, с Горынычем во главе, который одет в плащ-палатку и дышит перебродившей соляркой…
— Подъем, — пробурчал Обмылок.
Он встал во весь рост и от души потянулся. И оторвался от души, мгновенно сделавшись скользким резиновым гадом в специальном костюме; в приплюснутой каске с притушенным фонарем, вооруженный ножами, кастетами, летучими шестернями и нунчаками.
Группа «Надир» остановилась и залегла на отдых в «колокольне» — высоком, просторном гроте, походившем на купол. Диверсанты Нора достигли этого места к исходу вторых суток путешествия по многочисленным сбойкам, обводненкам, квершлагам и каминам. Их не заботили и не трогали пещерные красоты; они шутя, смеху ради, протыкали жестокими пальцами живописные глыбы, которые казались каменными, но в действительности были хрупкими, пуховыми шапками непотревоженной пыли. Подошвы ботинок без тени жалости давили пассивных и активных троглобионтов. Зевок затеял стрельбу по летучим мышам и, без сомнения, всех бы похоронил, не останови его вдумчивая Лайка. Обмылок, еще не до конца разобравшийся разумом в унаследованных от Голлюбики талантах, исправно прислушивался и двигался на мерный стук ледяной капели.
Все трое не сомневались, что заблудились давным-давно. Это ни на секунду не замедлило их упрямого продвижения в самые недра; Лайка рассматривала мышиный помет, пытаясь угадать в нем микроскопические, но очень информативные вкрапления, по которым она смогла бы судить об окрестностях. Зевок вынюхивал тончайшие колебания в стылом и пресном аромате, оттенков которого никто из них, за недоразвитостью речи, не смог бы передать художественными словами. Обмылок ждал отголосков подземной железной дороги. Ее существование не оговаривалось; было ясно, что постоянные посетители Святогорова центра не согласились бы на иной вариант, дорожа своими жизнями; ошибочно считая эти жизни залогом всеобщего благоденствия. В какой-то момент отряд «Надир» свернул не в тот коридор; потом они не смогли вернуться, ибо проклятый Зевок своей глупой стрельбой вызвал обвал — небольшой, но достаточный, чтобы намертво завалить карман. Пришлось идти в обход, незнакомыми тропами, а это в пещерах и катакомбах — верная гибель, непростительное легкомыслие. В итоге они натыкались то на водный сифон, то на подземное озеро; не раз им случалось выскальзывать из-под коварных «чемоданов» — огромных каменных глыб, нависавших над головами и готовых в любую секунду сорваться вниз.
Очнувшись от тяжелого привала, они продолжили путь.
— Колодец, — объявил Обмылок через пятнадцать минут.
Он стоял на краю широкой черной ямы, уходившей в неизвестное. Далеко внизу шумела вода.
— Нам придется спуститься, — Обмылок утерся резиновым рукавом и пристально посмотрел на чумазые лица своих спутников. Возражений не последовало, но не было и восторгов. — Нам нужно добраться до нижнего этажа, — пояснил Обмылок. — Здесь мы ходим по кругу. А там, похоже, бежит подземная речка. Мы спустим лодку; куда-нибудь, да вынесет.
Зевок улегся на живот и заглянул в яму.
— А если мы угодим прямо в реку? Я не вижу земли.
— Чего тут гадать, — язвительность и скепсис Веры Светой целиком преобразовались в скрипучий оттенок. Чуткие уши Обмылка дрогнули; ему почудилось, будто кто-то натирает пальцем стекло. — Нечего раздумывать, — продолжила Лайка. — Кинем жребий, кому идти первым. Пока не попадем — не узнаем, правильно?
— Правильно, — согласился Обмылок. — А ну-ка, прицепи трос и отправляйся, посмотри. Но никакой разведки боем; если что — сразу наверх. Дернешь два раза, и мы тебя поднимем.
Лайка смерила старшего долгим собачьим, но вовсе не преданным, взглядом.
— Старшой, я боюсь, между прочим, — напомнила она. — И вдобавок я как-никак дама. Ерепениться не буду, но что же так сразу — меня?