Когда Д. Ф. Устинова в 1965 году избрали секретарем ЦК КПСС, Л. И. Брежнев неожиданно спустился из своего кабинета двумя этажами ниже и зашел посмотреть, как устроился на новом месте Д. Ф. Устинов. В практике тех лет такого еще не бывало, и все видевшие это были приятно удивлены демократичностью генсека. В то время Л. И. Брежнев, как говорили люди его окружения, вообще держался просто, часто звонил своим соратникам, секретарям ЦК компартий республик, крайкомов и обкомов. Был он терпим и доброжелателен со своим окружением — помощниками и секретарями. Еще работая в Казахстане, выезжал на природу, приглашая с собой семьи своих помощников и охранников. Да и позже до болезни был открыт для своих соратников.
В. Болдин, с. 35.
Брежнев, судя по всему, с самого начала видел в военных очень важную основу своей власти. И уже поэтому старался давать им все, что они просили. Под стать Брежневу вел себя Устинов, при котором военные дела полностью вышли из-под политического контроля. Брежнев ни в чем ему не отказывал, а остальные (в том числе Громыко и, мне кажется, Андропов) опасались, боялись вмешиваться, портить отношения с военными. Немалую роль сыграло и то, что некоторое время Брежнев был секретарем ЦК, отвечающим за оборонную промышленность, и попал под очень сильное влияние руководителей военной индустрии. Были здесь и чисто сентиментальные нюансы, усилившиеся с возрастом и болезнью. Он особо гордился годами, которые провел на военной службе, считал себя чуть ли не профессиональным военным. И придавал огромное значение всевозможной мишуре, питал пристрастие к воинским званиям и орденам, серьезно подорвавшее его репутацию.
Видимо, определенную роль сыграла и болезнь Брежнева. Прежде он в ряде случаев не только возражал военным, но и вступал с ними в конфликт. Так произошло, например, во время принятия решения о договоре ОСВ-1. На Политбюро с возражениями против уже согласованного текста выступил тогдашний министр обороны Гречко, заявив, что как человек, отвечающий за безопасность страны, не может поддержать договор. Брежнев, как председатель Комитета обороны и Главнокомандующий, вполне резонно считал, что за безопасность страны отвечает прежде всего он, и настоял на положительном решении Политбюро, резко выступив против Гречко. Позднее Брежнев рассказывал группе товарищей в моем присутствии, что Гречко приезжал к нему извиняться. Брежнев — так, во всяком случае, он рассказывал — заявил: «Ты обвинил меня в том, что я пренебрегаю интересами безопасности страны, на Политбюро, а извиняешься с глазу на глаз».
Во время визита Форда в конце 1974 года, когда обсуждались общие рамки Договора ОСВ-2, у Брежнева тоже был длинный, очень острый и громкий спор с военным руководством по телесвязи ВЧ. Об этом я знаю как от наших участников, так и от американцев, рассказавших, что в решающий момент обсуждения советский лидер выставил всех из кабинета и чуть не час говорил по телефону, да так громко и эмоционально, что было слышно даже через стены и закрытые двери.
Г. Арбатов. Знамя. 1990. № 9. С. 220.
В общении с людьми Леонид Ильич был, как правило, доброжелателен, приветлив, терпим. Должен добавить: таковы были его натура и в то же время стиль, которого он сознательно придерживался в политических целях. И даже в напряженных ситуациях в ответ на откровенно недоброжелательные выпады старался проявлять максимальную сдержанность, не давал себя спровоцировать. Так было, например, на одном из заседаний Совета Обороны (единственном, где мне почему-то удалось присутствовать), когда министр обороны Гречко (его давний знакомый и вышестоящий по армии в годы войны) закатил ему настоящую истерику из-за того, что генсек (и Председатель Совета Обороны) позволил себе без его, Гречко, ведома пригласить одного из видных военных конструкторов и обсуждать с ним оборонные дела. Все присутствовавшие были возмущены поведением министра и ждали взрыва. Но Брежнев смолчал, остался спокоен. Думаю, однако, что с тех пор его отношение к Гречко серьезно изменилось.
А. Александров-Агентов, с. 250.
Когда Ю. В. Андропов и Р. А. Руденко доложили 26 декабря 1979 года свои предложения в политбюро в отношении академика-мученика Сахарова, Брежнев, еще до обсуждения вопроса на политбюро, выразил с ними согласие. А председатель КГБ и Генеральный прокурор СССР сочинили бумагу, в которой доносили, что Сахаров «в 1972–1979 годах 80 раз посетил капиталистические посольства в Москве», имел более «600 встреч с другими иностранцами», провел «более 150 так называемых пресс-конференций», а по его материалам западные радиостанции подготовили и выпустили в эфир «около 1200 антисоветских передач». Боясь «предания суду» Сахарова из-за «политических издержек», на политбюро 3 января 1980 года решили лишить академика всех высоких званий и в «качестве превентивной меры административно выселить его из Москвы в один из районов страны, закрытый для посещения иностранцами».
При всей бытовой доброте и сентиментальности Брежнев был идеологически жестким человеком по отношению к инакомыслию, той «швали» (выражение генсека), которая думает не так, как он и его соратники. Время застоя и стагнации было временем особенно распространенной «охоты за ведьмами». И Брежнев, почти профессиональный охотник за дичью, внес свой большой вклад в это далеко не богоугодное дело.
Д. Волкогонов, с. 89.
Джонсон и Брежнев никогда не встречались. Но в определенном смысле они были похожи друг на друга. Оба были примерно одного возраста, оба выходцы из простых семей, были мастерами внутриполитических игр; оба не знали детально вопросы внешней политики (чем, впрочем, не очень тяготились); оба обожали охоту и быструю езду; не читали книг, но много времени проводили у телевизора; оба были по-своему любителями ковбоев и футбола; были не против «пропустить лишнюю рюмочку»; любили рассказывать анекдоты и «играть» на публику (или на собеседника), чтобы участники беседы оставались довольны друг другом. Оба были вспыльчивы (но не на публике), злопамятны, но в то же время любили демонстрировать свою доброту и хорошее отношение к людям.
И тот, и другой обожали «паблисити» и любили позировать фотокорреспондентам. Джонсон, например, дал специальное указание, чтобы операторы телевидения снимали его с левого, более фотогеничного, с его точки зрения, профиля. Советские фоторепортеры знали, что Брежнев любил, чтобы на снимках были четко видны все его многочисленные ордена и медали…
Оба они любили хорошие отклики в прессе на свои выступления. В этом плане у Брежнева не было проблем дома. Сложнее было с откликами из-за границы. Обычно его помощники подбирали наиболее выгодные статьи и фотографии своего «хозяина». Да и послы посылали, зная слабость Брежнева, соответствующие вырезки из зарубежной прессы, которые он обязательно прочитывал, а потом и цитировал на Политбюро.
Л. Добрынин, с. 122–123.
Дабы исключить возможный упрек в идеализации Леонида Ильича, сразу же оговорюсь: он менялся, менялась страна, менялись исторические условия. Брежнев 30 —50-х годов совсем не похож на Брежнева 60-х — первой половины 70-х годов, а тем более конца 70-х — начала 80-х. Это были совершенно разные люди, которые действовали по-разному в различных условиях. И понять личность Брежнева можно, разумеется, только в историческом контексте.
Как вспоминал В. В. (Щербицкий. — Сост.) и в другие «днепропетровцы», Брежнев в начале своей карьеры не был столь часто встречающимся в партийной среде карьеристом. Пожалуй, его отличала такая сильная черта, как лояльность к людям, внимание и доброе к ним отношение. Эти качества еще более окрепли на войне, которую Леонид Ильич прошел от звонка до звонка. В этом ему помогала великолепная память на лица и имена. Спустя много лет, приезжая в обком он всех узнавал, со всеми — от уборщицы до секретаря — был внимателен. Этот стиль доброжелательного отношения к людям он исповедовал и в работе. Брежнев не расталкивал локтями других, не предавал друзей, ценил дружбу. И ему платили тем же.
В. Врублевский, с. 29.