— Только вот с подвозом материалов теперь затыки будут. Очень неудобный график подвоза! — хитро прищурившись, произнес хозяин Подмосковья.
— Ничего! — насупившись, ответил Мельников. — Метро — важнейшая стройка столицы. Сам Хозяин курирует. Фонды на него всегда выделят, это ты, Никита, даже не сомневайся! Это тебе не коровники в области строить! Кстати, как там с ними у тебя дела? Как поживает сельское хозяйство Подмосковья? А то уж очень, Никита, хреново стали снабжаться заводские столовые!
Лицо Хрущева мгновенно утратило самодовольное выражение. Он нахмурился, и в его голосе появились жалобные, страдальческие нотки, как будто он говорил о самой большой беде своей жизни.
— Тяжело идут дела, Петр Богданович, прямо скажем — тяжело! Сам знаешь, Подмосковье — не Кубань. И земля не чернозем — все больше суглинки да песок, да и солнечных дней, сам знаешь — не так, как у нас с тобой было на Украине. К тому же еще и техники в МТС — кот наплакал, на все колхозы не хватает. Опять же — люди к коллективному хозяйству еще не притерлись, работают с прохладцей, за трудодни работать не хотят, все больше в свой огород смотрят. Кручусь как белка в колесе, результат — слезы.
— Вот-вот, — внешне как будто бы сочувственно откликнулся Мельников, приготовившись повернуть разговор в нужное русло, как его подсказал на такой случай Леня. — Насчет техники и сроков у товарища Брежнева как раз была одна мыслишка…
При упоминании фамилии Брежнева Хрущев набычился. Азартный блеск в его глазах сменился настороженным любопытством.
— Брежнев… — пробурчал он. — Молодой да ранний. Все с идеями своими носится…
— Так ведь с какими идеями, Никита! — с тщательно разыгранным деловым восторгом подхватил Мельникова. — Он тут прикинул, как нам механизировать весенние работы, скажем, в Поволжье. И вот что удумал: предлагает создать передвижные МТС! Ты представляешь? Грузить на огромные баржи трактора, сеялки, а заодно и ремонтные мастерские. И спускать их вниз по Волге. В марте они работают на юге, в дельте, а потом, когда весна вовсю идет, плывут все севернее и севернее, обрабатывая колхозные поля по мере наступления агротехнических сроков. И так до самого Нечерноземья! Революционное решение!
Хрущев на мгновение задумался, его маленькие, глубоко посаженные глазки хитро прищурились, будто на невидимом штангенциркуле измеряя масштаб замысла.
— Игрушки все это, — наконец буркнул он, вынеся он свой вердикт. — А если засуха? А если река обмелеет? Или горючку вовремя не подвезут? Ну и застрянут твои баржи посреди Волги-матушки. Нет, тут по-крестьянски надо, по-простому. Но мысль… — он на секунду задумался, почесывая бритую голову, — мысль широкая, ничего не скажешь.
Мельников мысленно усмехнулся. Похоже, наживка сработала, а Никитина критика была лишь инстинктивной данью самолюбию: этот тип терпеть не мог признавать чье-то превосходство. Пора было перейти к главному.
— Да, этакая штука с баржами — дело рискованное, — вежливо согласился он, понизив голос до заговорщицкого шепота и интимно беря Хрущева под локоть. — Но вот недавно проскальзывала у него мысль совсем другого масштаба. Стратегическая, можно сказать. Я, как услышал — прям зашатался!
Хрущев заинтересованно захлопал бесцветными глазами.
— Он поднял кое-какие дореволюционные еще исследования профессора Докучаева… так вот, в Северном Казахстане, за Уралом, такие земли втуне лежат — это просто невиданное богатство! Там такие черноземы — если их распахать, всю Европу накормить можно! И вот он, Никита Сергеевич, на случай большой войны предлагает создать там новую, дублирующую житницу страны. А земель там — как две Украины. Понимаешь масштаб, Никита? Дело колоссальной важности, но и сложности невиданной. Тут нужен человек с настоящим большевистским размахом, организатором… Такого сейчас, поди, и не найдешь…
Мельников сделал паузу и, наклонившись к самому уху Хрущева, доверительно, почти шепотом, добавил:
— Кажется, он еще Сталину эту записку не положил… Опасается!
— Чего опасается? — не понял Хрущев.
Мельников издал тихий смешок.
— Да он подозревает, что Хозяин его самого в этот Казахстан и отправит, целину поднимать. Это из теплого-то московского кабинета, от молодой жены, от налаженной жизни. Вот и молчит товарищ Брежнев. Идея есть, хорошая, мощная идея — а доложить о ней не может. Ха-ха-ха!
Хрущев, однако, не рассмеялся. Глубокое раздумье вдруг отразилось на его простоватом, разухабистом лице. Он уже не слушал Мельникова: в голове его, вытесняя все остальное, уже разворачивалась грандиозная картина. Он — не просто секретарь обкома, а глава огромной советской республики, покоряющий бескрайнюю степь; тот, кто совершит исторический подвиг, на который не решился этот московский умник Брежнев.