Машина плавно тронулась, вливаясь в еще не запруженный утренний поток. Дора, казалось, совершенно не замечала моего холодного настроя. Похоже, напрочь отказавшись от своей прежней тактики прямого, отчаянного натиска, они с папенькой теперь играли в другую, куда более тонкую игру…
— Я тут просматривала вашу последнюю аналитическую записку по тактике ПВО, — начала она деловым тоном, открывая папку. — Леонид Ильич то, что вы готовите — это настоящая революция в военном деле. Никто до вас не мыслил такими категориями, не увязывал в единую систему радиолокацию, истребительную авиацию и зенитную артиллерию. Это гениально!
— Это просто системный подход и маленькая толика научного предвидения, Дора, — довольно сухо ответил я.
— Нет, не просто, — мягко возразила она, не глядя на меня, а перебирая бумаги. — Это дар! После вашего разгромного доклада на Политбюро все только и говорят о том, что в оборонной промышленности наконец-то появился настоящий хозяин.
Она не флиртовала. Она демонстрировала свою лояльность, свое восхищение, пыталась доказать, что она не просто красивая женщина, а умный, преданный соратник, способный оценить масштаб личности своего руководителя. И это, признаться, раздражало еще больше, потому что било точно в цель.
— Сегодня вам предстоит разговор с Туполевым, Поликарповым, Яковлевым, Ильюшиным, Кочеригиным, Калининым, Бартини и Ришаром, и… — она сделала паузу, — я подготовила основные данные по их последним разработкам и, что важнее, по их аппаратным связям и конфликтам. Думаю, это может быть полезно.
— Ну, давай, раз подготовила! — немного ворчливо произнес я, забирая у нее папку.
Пока я копался в бумагах, мы приехали на Ходынское поле. Огромное, освещенное ярким утренним солнцем пространство гудело, как растревоженный улей. Над головой, сверкая на солнце, проносились звенья истребителей. Вдоль летного поля ровными рядами застыли, словно на параде, десятки самолетов — от маленьких, похожих на стрекоз АИРов до гигантских, неуклюжих бомбардировщиков ТБ-3, а чуть в стороне виднелась экзотика — аэросани и автожиры ЦКБ. Мы вышли из машины и направились к правительственной трибуне — простому деревянному помосту, возле которого уже стояли припаркованные цековские машины и толпились члены Политбюро. Сталин, в своем неизменном кителе, стоял чуть в стороне, разговаривая с Ворошиловым. Рядом, с жадным, почти религиозным восторгом глядя на самолеты, я заметил знакомую, подтянутую фигуру в форме курсанта Военно-воздушной академии. Это был Артем Микоян, младший брат наркома. Он был здесь, и это было хорошо — мне надо было исполнять мою часть сделки.
Едва мы подошли, Сталин оборвал разговор с Ворошиловым и повернулся ко мне, окинув меня цепким и внимательным взглядом. Рядом с ним, вытянувшись в струну, стоял командующий ВВС Яков Алкснис, настоящий хозяин и инициатор этого праздника. Чуть поодаль виднелись фигуры Тухачевского и начальника Главного управления авиационной промышленности Баранова.
— А, товарищ Брэжнев, — произнес Сталин с едва заметным кивком. — Как раз вовремя. Идите сюда. Будете нашим гидом. Расскажите, что тут у нас летает, а что пока не очэнь.
Ну что же, желание начальника — приказ для подчиненного. И мое появление здесь не удивительно, ведь я теперь отвечаю еще и за то, в какую сторону развиваться нашей авиации.
Подойдя ближе, не без удовольствия заметил, как немногочисленная свита — Молотов, Каганович и группа военных — расступилась, образуя небольшой круг. Дора тактично осталась в нескольких шагах позади, превратившись в тень.
Мы медленно пошли вдоль строя машин под оглушительный рев моторов пролетающих в небе звеньев.
— То, что мы видим здесь, товарищ Сталин, — начал я, стараясь перекричать гул, — это основа наших Военно-воздушных сил на сегодняшний день. Но, по правде говоря, это уже вчерашний день авиации.
Сталин молча шел рядом, заложив руки за спину. Его лицо было непроницаемо.
— Настоящая революция в воздухе начнется в ближайшие год-два. Она уже куется в цехах и конструкторских бюро. Ее сердце — это новые авиационные моторы, лицензии на которые мы с таким трудом закупили в прошлом году.