Выход оставался один: раз своих мозгов для решения задачи нет, их нужно достать.
Купить, украсть — неважно. Найти в мире лучшего специалиста по этой теме. Привезти его сюда. И заставить работать.
На следующее утро Судоплатов вошел в мой кабинет на Арбате. Без стука, без опоздания. Бесшумно, словно просочился сквозь закрытую дверь.
Я жестом указал ему на стул.
— Павел Анатольевич, наш проект по радиообнаружению — в тупике. Проблема в генераторных лампах. Нужен специалист мирового уровня по физике газовых разрядов. Из Германии. Уязвимый для вербовки. Срок — вчера.
Судоплатов слушал с непроницаемым лицом, будто я просил его достать редкую марку.
— Такая работа уже ведется, Леонид Ильич, — ровным голосом ответил он. — В рамках анализа научного потенциала Германии. Я как раз готовил для вас записку.
На стол легла тонкая папка с грифом «Совершенно секретно». Название скромное: «Радар-1933».
Открыв ее, я пробежал глазами первую страницу. Сжато, исчерпывающе.
— Габор… «доктор Мандель»… — я читал фамилии вслух, и вдруг замер. — Густав Герц? Тот самый, Лауреат Нобелевской премии? Это не ошибка?
— Он самый, — не моргнув глазом, подтвердил Судоплатов. — Племянник того самого Генриха Герца. Ветеран, Железный крест. Премия Нобеля в двадцать пятом. Но по новым законам в своей стране он — никто, «мишлинг», наполовину еврей. В этом году его вежливо попросили с поста директора Физического института. Уходит в лабораторию «Сименса», но явно не имеет уверенности в том, что не попросят и оттуда. Человек унижен, академическая карьера разрушена. По нашим данным, состояние подавленное.
Я захлопнул папку. Силард, по которому уже работали — это ключ к атому, игра в долгую. А радар нужен еще вчера. Выбор был очевиден.
Поднявшись, я прошелся по кабинету, раскладывая мысли по полкам — больше для себя, чем для него.
— Смотрите, Павел Анатольевич. Габор — это «глаза» радара, его экран. «Мандель» — «руки», сборка. А Герц — это «сердце». Нам нужен генератор радиоволн! Судя по досье, этот Герц — не просто инженер, а физик-экспериментатор мирового класса. Заполучив его, мы получаем целую научную школу, а главное — мозги, способные генерировать новые идеи. К тому же, — продолжил я, листая досье, — получается, что сейчас он на перепутье. Унижен, вышвырнут из университета, еще не врос в рутину «Сименса». И, что немаловажно — нобелевский лауреат! Если он переедет в Ленинград — это будет звонкая пощечина всему буржуазному миру. Товарищ Сталин будет рад такому известию, и, явно не пожалеет средств.
Я остановился и посмотрел на Судоплатова в упор.
— Идеальная цель. Готовьте операцию по контакту. Но только учтите: максимально деликатно! Никакого шантажа. Нам нужен не сломленный перебежчик, а почетный гость. Великий ученый, которого Советская власть спасает от фашистского варварства. Он должен сам захотеть к нам приехать.
Берлин, кафе «Айнштайн» сентябрь 1933 года
Холодный осенний дождь заливал окна. Густав Герц сидел за столиком, глядя на унылые разводы на стекле и рассеянно помешивая давно остывший кофе. После шумной университетской жизни эта тишина оглушала. Безвременье. Великий ученый, которого вежливо попросили освободить место. Чужой в собственной стране.
Тихий, интеллигентный голос вырвал его из оцепенения:
— Простите, герр профессор, не помешаю?
Герц поднял глаза. Перед ним стоял респектабельный мужчина в идеальном английском костюме. Не похож ни на нахрапистых партийных, ни, тем более, на людей из гестапо.
— Вы меня не знаете, — незнакомец присел за столик без приглашения, положив рядом дорогой портфель. — Но я много лет с восхищением слежу за вашими работами. Позвольте представиться — Дюко. Представляю швейцарский промышленный синдикат.
Он говорил на безупречном, академическом немецком.
— Я не ищу работы, господин Дюко, — холодно ответил Герц.
— Знаю, — мягко улыбнулся «Дюко». — Я здесь, чтобы выразить… недоумение. Мы в Цюрихе не можем понять, что происходит с вашей великой страной. Это варварство, средневековье… Вышвыривать лучшие умы нации…
Слова незнакомца попали в цель. Горечь, которую Герц глушил недели, прорвалась наружу.
— Варварство? — горько усмехнулся он. — Вы даже не представляете. Вчерашние студенты, нацепившие повязки со свастикой, теперь учат меня, что такое «немецкая физика»! Меня! Нобелевского лауреата! Говорят о чистоте науки, а сами вышвыривают людей из-за родословной их бабушек! Пошли уже разговоры об особенной «арийской физике», противостоящей релятивизму еврея Эйнштейна! Это не наука. Это позор, который будут вспоминать через сотни лет!