«Дюко» слушал с глубоким, неподдельным сочувствием, давая ему выговориться. Когда Герц замолчал, опустошенный, он мягко сменил тему.
— Именно поэтому наш синдикат, герр профессор, создает новые, международные научные центры. Вдали от этой политической грязи. В Ленинграде, на базе института академика Иоффе, мы финансируем создание лаборатории по физике плазмы. Вашего профиля.
— В Ленинграде? — недоверчиво переспросил Герц. — Почему там?
— Потому что там сильная физическая школа. И потому что советское правительство, в отличие от некоторых, гарантирует свободу творчества и не интересуется родословной ученых. Мы предлагаем вам возглавить эту лабораторию. Полное руководство, неограниченное финансирование, любое оборудование, какое закажете. Вы сможете собрать команду из лучших специалистов по своему усмотрению.
Затем месье Дюко долго рассказывал о преимуществах новой лаборатории, о царящей в СССР удивительной атмосфере преклонения перед наукой, о невероятных перспективах.
Герц долго молчал, глядя на пелену дождя за окном. Это было безумие. Россия… Большевики… Но и оставаться здесь, в унижении, было невыносимо.
— Я должен подумать, — наконец произнес он.
— Конечно, — «Дюко» поднялся, оставляя на столе визитную карточку. — Наука не терпит суеты. Я в Берлине еще несколько дней. Если решите, что свобода научного поиска для вас важнее политических предрассудков — я к вашим услугам.
Гамбург, октябрь 1933 года
Гамбург третий час тонул в дожде. Брусчатка превратилась в черное дрожащее зеркало. Герц стоял под навесом портового кафе, пытаясь прикурить сигарету — пальцы не слушались.
В отражении витрины мелькнула фигура в светлом плаще. Мужчина сел за соседний столик, заказал кофе.
— Паром в двадцать три пятнадцать, — голос тихий, почти без движения губ. — Южный грузовой причал. Ваш билет, господин Андерсен.
Холодный плотный конверт скользнул в карман его пальто. Герц не смотрел — знал, что внутри. Паспорт с датским гербом, билет, немного денег. Незнакомец уже встал, оставив на столе недопитый кофе, и растворился в дожде. Операция началась.
До порта — только дворами, прочь от ярко освещенных улиц с патрулями штурмовиков. Сырые подворотни. Угольный чад и рыбная вонь доков. Резкий звук за углом — сердце ухает, замирает. Тень в переулке — он вжимается в холодную мокрую стену. Дважды мимо прошел четкий, подкованный шаг патруля. Пронесло.
У южного причала — темнота и пустота. Два тусклых фонаря выхватывали из мрака мокрые доски настила. В пелене дождя смутно чернел силуэт грузового парома — тупоносого, с низкой трубой.
У трапа его ждал человек в брезентовой куртке. Молча взял билет, сверился со списком в засаленной тетради.
— Андерсен, — пробормотал он, не поднимая головы. — Каюта четыре. Проходите.
Паром уже отчаливал, медленно разворачиваясь в темной воде, когда в порту истошно, как из-под воды, взвыла сирена. Стоя у мутного иллюминатора своей тесной каюты, Герц увидел, как яркие лучи фар пронзили дождь на набережной. Там, внизу, подкатил длинный черный «Хорьх» с флажком на крыле. Из него выскочили двое в длинных кожаных плащах.
Они бежали к охране причала, что-то кричали, размахивали руками.
Поздно. Паром, набрав ход, растворился в серой завесе, и огни Гамбурга начали тонуть в ночной тьме. Герц опустился на жесткую койку и впервые за долгие месяцы позволил себе сделать один глубокий, прерывистый вдох.
Копенгаген, Стокгольм… Города и страны менялись, как в калейдоскопе. Безликие связные, новые паспорта, конспиративные квартиры. Безупречная, невидимая машина тащила его на восток, прочь от прошлого. Наконец, пройдя сквозь седые балтийские туманы, пароход «Иосиф Сталин» медленно вошел в ленинградский порт.
Густой туман, смешанный с дымом, можно было резать ножом. Из него проступали лишь смутные силуэты куполов, шпилей и гигантских портовых кранов. Стоя на палубе и сжимая ручку потертого чемодана, Густав Герц всматривался в этот чужой, призрачный берег.
У трапа его ждали трое. Двое в форменных шинелях, третий — в штатском, с лицом, привыкшим отдавать приказы. Он курил «Беломор», стряхивая пепел на мокрый гранит.
— Герр профессор Герц? — спросил он по-немецки, без тени улыбки.
— Да, — кивнул Герц. Внутри похолодело. Это были не коллеги. Эти люди по другой части. Не ошибся ли он?