— Что, все так плохо? — спросил я.
— Плохо — не то слово, — с горечью ответил он. — Показухой мы занимаемся! Гоняем дивизии по полигонам, палим в белый свет, как в копеечку, пишем бравурные отчеты. А на деле… на деле командиры не умеют управлять огнем своей же артиллерии. Танкисты не обучены взаимодействовать с пехотой, каждый воюет сам по себе. Связи нет. Тактика — на уровне Гражданской войны. Мы готовимся не к будущей войне, а к очередному параду.
Он остановился и посмотрел на меня в упор.
— Вы человек со свежим, инженерным взглядом. Вы понимаете, что такое система. Так вот: у нас в армии нет системы боевой подготовки, единых, отработанных до автоматизма методик. Каждый командир учит так, как бог на душу положит. У нас нет нормальных тренажеров, чтобы обучать наводчиков и механиков-водителей без расхода моторесурса и снарядов. Мы учим войска не в условиях, приближенных к боевым, а в тепличных, полигонных условиях часто вместо практики пихаем в людей ненужную им теорию. Устраиваем учения «пешим по-танковому», а то и «пешим по-самолетному». А еще сельхозработы, стройки — вместо боевой подготовки отвлекаем людей на не пойми что. Чувствую — в первой же серьезной заварухе умоемся мы кровью.
Я слушал его и понимал, что этот жесткий, прямой, честный командарм — мой естественный и самый надежный союзник в предстоящей борьбе за реформу армии. Он — практик, видел на земле то, что я рассчитал в тиши кабинета. Наши выводы полностью совпадали.
— Но самое страшное даже не в этом, — продолжал Уборевич, и его голос стал еще тише, почти заговорщицким. — Самое страшное — это доктрины, которые нам спускают сверху. Теории, оторванные от реальности.
Мы отошли от набережной и сели на скамейку в глубине парка, подальше от чужих ушей. Лида, видя, что разговор предстоит долгий и серьезный, тактично осталась у моря.
— Ты на последнем совещании правильно все разложил по танкам, — сказал он. — Но ты понимаешь, против чего ты на самом деле пошел? Вся доктрина глубокой наступательной операции, которую сейчас проталкивает Михаил Николаевич, строится не на артиллерии, а на танках. Он всерьез считает, что для прорыва подготовленной обороны достаточно создать плотность в тридцать-сорок орудий на километр фронта. А главный таран — это танковые валы. Сто, а лучше сто пятьдесят танков на километр!
Я слушал, и у меня по спине бежал холодок. Сто пятьдесят танков на километр… Теперь становился понятен этот «танковый психоз», эта безумная гонка за количеством в ущерб качеству, готовность клепать тысячи «картонных», слабовооруженных Т-26 и БТ. Только так можно было обеспечить на бумаге эти чудовищные, немыслимые цифры: ведь для реализации своих идей Тухачевскому нужно было 100–150 тысяч танков! Моя идея с дорогим, сложным, но хорошо защищенным Т-28 полностью ломала эту концепцию. Таких танков, как Т-28, никогда не сделать в нужном для этой теории количестве.
— В штабе сейчас глухое, злое недовольство, — продолжал Уборевич, глядя мне прямо в глаза. — Егоров тебя поддержал, но сам же теперь говорит, что ты своим решением прекратить массовый выпуск БТ и сократить программу по Т-26 «обезоруживаешь армию», лишаешь ее «главного наступательного инструмента». А это, знаешь ли, чревато! Пойми, Леонид, если завтра, не дай бог, случится какой-нибудь конфликт на границе, вроде КВЖД, и у нас не хватит танков, чтобы просто задавить противника числом, виноватым сделают тебя. Скажут: «Это Брежнев не дал армии танков».
— Ну, то есть они собираются давить противника числом, отправляя в атаку тысячи гробов на гусеницах? — жестко спросил я.
— Они собираются выполнять приказ, — устало ответил он. — А приказ требует наступать. И вот тут вторая проблема. Нас до сих пор учат наступать плотными стрелковыми цепями. Как в Гражданскую. Как под Верденом.
Нда, стратеги… Стрелковые цепи, ну надо же! От этой убийственной тактики отказались все армии мира еще в середине Первой мировой, после того как целые дивизии были выкошены за считанные минуты огнем пулеметов. Наступать в современной войне можно только перекатами, под прикрытием огня, штурмовыми группами, насыщенными автоматическим оружием. А Тухачевский, теоретик «глубокой операции», собирался гнать нашу пехоту на пулеметы в цепях, как в русско-японскую.
— А чтобы поддержать эти цепи, — с горькой иронией добавил Уборевич, — Михаил Николаевич всерьез проталкивает идею массового строительства «танков второго эшелона». Слышал? Знаешь, что это такое? Обычные сельскохозяйственные трактора «Коммунар» и «Сталинец», обшитые листами котельного железа. Дешево и сердито. Тысячи таких суррогатов, по его мысли, должны идти за настоящими танками, создавая у противника иллюзию массовой атаки.