— Вот в этом ты весь, Лёня! Витаешь в своих чертежах и высоких материях, а о жизни совсем не думаешь! Я же знаю тебя. Придешь к этому кремлёвскому завхозу Самсонову, он тебе первую попавшуюся конуру с окнами во двор-колодец предложит, а ты из вежливости и согласишься, чтобы человека не обижать. Скажешь «спасибо и на этом». А мы потом будем лет десять локти кусать!
Она подошла и взяла меня за руку, ее тон стал мягче, убедительным.
— Попытаться-то надо! Что мы теряем? Скажи, что ты ночами работаешь, что тебе нужен кабинет, тишина. Что для государственных дел нужен простор. Не попросишь — точно не получишь. А так… хоть какой-то шанс.
Я смотрел в ее загоревшиеся надеждой глаза и чувствовал прилив нежности. Она беспокоилась о квадратных метрах, о виде из окна, о том, где будет стоять ее будущий, еще не купленный, буфет. И в этот момент я окончательно решил, что никогда не скажу ей о предложении Сталина насчет ЦК. Не потому, что не доверял, а как раз наоборот — чтобы уберечь. Узнай она, что на кону стоит не просто квартира, а место в Центральном Комитете, ее здоровая житейская хватка могла бы превратиться в опасное, лихорадочное честолюбие. Она бы не смогла спать ночами, изводя и себя, и меня.
Пусть ее мир пока остается простым и понятным. Пусть главной вершиной, которую мы штурмуем, будет Дом на набережной. Так было спокойнее. И безопаснее для нас обоих. Мои вершины были намного выше и страшнее, и с них было слишком легко сорваться.
На следующий день мы входим в Управление делами ЦК. Лида была в состоянии полной боевой готовности: надела лучшее, хотя и скромное платье, сделала прическу и всю дорогу давала мне последние наставления, как будто я шел не к завхозу, пусть и на государственном уровне, а всесильному богу. Я же был спокоен. Моим главным аргументом было одно слово, одна фамилия, открывавшая в этой стране любую дверь.
Кабинет Тимофея Петровича Самсонова, этого серого кардинала кремлевского быта, не поражал роскошью. Добротный дубовый стол, тяжелые белые шторы, портреты Ленина и Сталина на стене. Сам хозяин кабинета, невысокий, с цепким, все подмечающим взглядом, встретил нас без лишних эмоций, как человек, для которого просители со своими надеждами и тревогами — ежедневная рутина.
— Товарищ Брежнев? Слушаю вас, — произнес он, указывая нам на стулья.
— По поручению товарища Сталина Тимофей Петрович, — начал я без обиняков. — Мне велено подыскать новое, более подходящее жилье.
Самсонов повернулся, и на его лице нельзя было прочесть ровным счетом ничего. Он открыл массивный гроссбух, полистал страницы.
— Да, есть информация. Есть один вариант. Очень хорошо.
Лида рядом со мной замерла, вцепившись пальцами в свою сумочку.
— Дом ЦИК и СНК на Берсеневской набережной, — ровным голосом произнес Самсонов и поднял на меня свои проницательные глаза.
Я услышал, как Лида рядом едва слышно ахнула. Я же сохранял невозмутимость, хотя внутри что-то екнуло. Такого я не ожидал.
— Четырехкомнатная квартира на седьмом этаже. «С видом на реку», — продолжает Самсонов, словно искушая нас. Затем он сделал паузу и добавил, тщательно подбирая слова: — Только есть одна тонкость. Одно, так сказать, пожелание. Иосиф Виссарионович, когда давал поручение, намекнул, что ему было бы приятно, если бы ваше новоселье совпало бы… с другим радостным событием в вашей личной жизни.
Он снова замолчал, давая мне возможность осознать сказанное. Лида смотрела на него, ничего не понимая. А я все понял. В памяти мгновенно всплыли его жесткие высказывания о «моральном облике коммуниста», его нетерпимость к внебрачным связям в среде высшей номенклатуры. Ответственный работник, получающий элитное жилье, должен быть образцом для всех. Стабильный, семейный, недорогой. А холостяк, пусть и живой с женщиной, — это всегда потенциальный источник сплетен, нестабильности. Это был не просто намек. Это было условие.
— Жильцы этого дома должны быть примером для страны, — мягко закончил Самсонов, закрывая свой гроссбух. Вопрос был исчерпан.
Мы вышли на улицу. Лида молчала всю дорогу, переваривая услышанное. Она наконец поняла, что квартира в самом престижном доме СССР не дается просто так. Это не подарок, это сделка.
Вечером, когда мы сидели в нашей маленькой комнате, она наконец нарушила молчание.
— Значит… если мы не поженимся, квартиры не будет? — спросила она тихо, без громкого нажима, просто констатируя факт.
Я посмотрел на нее. На ее уставшее лицо, на руки, привыкшие к штопке и стирке, на ее преданные глаза. Она была со мной все эти годы, делила эту казенную неустроенность, верила в меня. И сейчас судьба поставила нам ультиматум. Я мог бы счесть это унизительно, но в той системе, где я решил играть по-крупному, для романтики не было места. Были лишь прагматичные, доказанные ходы. И этот ход был абсолютно логичным.