День угасал. За окном, в синих декабрьских сумерках, зажглись первые огни. Морозный воздух чертил на стеклах причудливые узоры. В кабинете было тихо, лишь шуршали бумаги, и негромко гудела зеленая настольная лампа. Несмотря на тревогу за Лиду, работа давала какое-то злое, лихорадочное удовлетворение. За один день удалось сдвинуть с мертвой точки три ключевых, судьбоносных для будущей войны направления: пороха, зенитные автоматы и реактивные снаряды. Я чувствовал себя игроком, который, наконец, расставил на доске нужные фигуры для сложной, многоходовой партии.
В дверь тихо постучали, и в кабинет вошла Дора. Она была в строгом темном платье, которое лишь подчеркивало белизну кожи и платиновый блеск волос. В руках у нее был стакан чая с лимоном.
— Леонид Ильич, вы еще здесь? — ее голос прозвучал мягко, в нем слышались нотки участия. — Уже поздно. Может, на сегодня хватит?
Я молча кивнул, подписывая последние бумаги. Надо же — действительно не заметил, как пролетело время!
Дора поставила передо мною стакан. Я поднял на нее уставшие глаза.
— Спасибо, Дора Моисеевна.
Она уже подошла к двери, но в последний момент обернулась.
— Леонид Ильич… Я хотела напомнить. Вы помните про Новый год? Послезавтра. Вечеринка на даче у Бориса Захаровича Шумяцкого. Вы обещали подумать.
Я действительно помнил. И думал об этом. В первый момент я собирался отказаться от этой затеи. Но встречать Новый год одному, в пустой квартире, в то время как Лида будет лежать в больничной палате, было совершенно невыносимо. Мысль об этом вызывала приступ тоски и отчаяния.
— Да, помню.
— Вы слишком много работаете, — сказала она тихо. — Вам нужно отдохнуть. Хотя бы на один вечер. Там будут интересные люди, музыка… Пожалуйста, приезжайте.
— Я перезвоню. Сейчас ничего в голове не укладывается! — произнес я, вставая из-за стола.
Вернувшись домой, я тотчас же позвонил в больницу. Голос Лиды в трубке был слабым, но спокойным. Она сказала, что чувствует себя лучше, но врачи запретили любые посещения. Категорически. Карантин.
— Леня, не сиди один дома, — сказала она, словно угадав мои мысли. — Сходи куда-нибудь. Развейся. Только не волнуйся за меня, пожалуйста. Со мной все будет хорошо.
Положив трубку, я еще долго сидел в тишине. Пустая, гулкая квартира ждала меня своей тоской. А там, на заснеженной подмосковной даче — огни, музыка, смех, живые, интересные люди. Иллюзия нормальной жизни.
Вновь взяв телефонную трубку, я попросил соединить меня с квартирой Гинзбургов. Трубку взяла Дора.
— Дора Моисеевна, я приеду. Где эта дача находится?
И, хоть я и не видел в этот момент ее лица, я мог бы поклясться, что в тот момент она улыбнулась.
— Серебряный Бор. Я возьму вашу служебную машину и заеду за вами в восемь!
Через день, покидая гулкое здание ЦК, я впервые за долгое время почувствовал не только усталость, но и острое, сосущее одиночество. Мысль о возвращении в пустую квартиру была невыносима.
Ровно в восемь служебная «Эмка» подкатила к подъезду. Когда я вышел, окутанный клубами морозного пара, Дора уже ждала меня на тротуаре, кутаясь в элегантную шубку. Она не стала садиться вперед, рядом с водителем, а открыла заднюю дверцу и села рядом со мной.
Машина тронулась, медленно покачиваясь на заснеженных улицах. Город готовился к встрече Нового года. Несмотря на официальное неприятие «буржуазного» праздника, в окнах домов то тут, то там мелькали огоньки украшенных, еще запрещенных елок. В воздухе витала тайная, почти заговорщицкая атмосфера ожидания чуда.
— Куда скажете, Леонид Ильич? — спросил водитель, обернувшись.