— Сколько недель? — влепил я, сразу попутно считая пульс.
— Тридцать девять.
Тридцать девять — это уже надо рожать.
— Что вообще случилось? — спросил я у фельдшерицы «Скорой», переминавшейся рядом с ноги на ногу, как будто и не надо было, хотя бы попытаться подколоть систему к больной.
— Они вчетвером ехали на мотоцикле, и влетели под «КамАЗ».
— Подождите, вчетвером?! Ну, даже если мотоцикл с коляской — двое на мотоцикле, один в коляске, где четвертому–то быть?
— Ну, она говорит, что не поместилась, и поэтому сидела на баке…
Сидела на баке. В 39 недель беременности, ночью на мотоцикле, управляемым, скорее всего пьяным водителем, да и сама, наверняка, пьяная. И мы еще задумываемся над тем, как жить следующему поколению. «Поколение» — это от слова «колено», и, по–моему, оно резко деформировано, я бы сказал — последняя стадия артроза.
Рядом с девушкой лежал, клокочуще хрипя, парень, лет 25. Лицо его обильно заливала кровь. Это–то не так и страшно, при травмах головы кровь всегда хлещет, и пугает окружающих, но вот ритм дыхания — нарастающий и потом постепенно ослабевающий клокот — свидетельствовал о сопутствующей травме черепа с ушибом головного мозга. Я посмотрел зрачки — левый был явно шире правого — скорее всего, гематома, зрачок, как всегда, отреагировал на скопление крови в соответствующем полушарии. Ощупывая лицо, я понял, что помимо всего прочего у него перелом челюсти в двух местах, потому что отломки с неприятным скрежетом поплыли под пальцами. «Комплекто», как говорят итальянцы.
— Трупов хоть нет? — поинтересовался я, попутно доставая из «тревожного» чемоданчика малый джентельменский набор — систему для инфузий, периферический катетер и флакон полиглюкина.
— Нет, не знаю…, мы их сразу сюда повезли, — путано отрапортовало та.
Дальше понеслась привычная работа — вену у девицы я нашел сразу, и хотя периферия — это не централка, но на первые минуты и это сойдет, а центральный катетер я ей и в операционной загоню. Открыв замок системы на всю катушку, я предоставил полиглюкину литься струйно. Ей бы сейчас кровцы, да плазмочки, но это тоже потом.
— Поднимайте в операционную. Гоша, наливай ее, ей сколько ни зальешь — мало не будет, — бросил я хирургу, переключившись на парня. Так, убрать кровь изо рта, вот гадство, как противно трутся отломки челюсти, и еще кровь — обычно теплота человеческого тела радует, а вот теплая кровь через перчатку лично у меня вызывает неприятные ощущения. Электроотсоса, конечно же, в приемном, как всегда нет — ладно, сойдет и салфеткой. Теперь — извини, приятель, некогда тебя особо обихаживать …Я ввел клинок ларингоскопа в рот, дальше, дальше, холера, как все плывет. О! — судорожно сжались и снова разомкнулись серые полоски голосовой щели — трубу, трубу мне, дава–а–ай, сейчас-с, только на вдохе, а то враз спазмируется, потом хоть ногой ее туда толкай, оп! Интубационная трубка с небольшим усилием проникла за связки, и сразу в ней забулькало, захрипело, парень резко выдохнул, потом еще и еще — прозрачный пластик «Рюша» покрылся изнутри каплями крови. Надо бы поскорее его отсанировать, но хоть дышит уже, и то хлеб, хоть и без масла.
На лифте мы поднялись на второй этаж. Страшно матюгаясь, Гоша уже накладывал электроды, чтобы снять электрокардиограмму, параллельно давая указания, какие анализы взять у больной, и куда вообще должен идти весь персонал отделения, вкупе с преподавателями того медучилища, которые их выпустили, поставив в аттестате «хор.» и «отл.».
Я тут с Гошей солидарен на все сто. Не в плане, конечно, места посыла, там не гигиенично, и полно микробов…, но вообще–то, большое количество их т а м, с лихвой компенсируется полной стерильностью мозгов нового выпуска медсестёр. Мной всё больше и больше овладевает, в последнее время, крамольная мысль — а не стоит ли нам набирать прямо с улицы крепеньких девчонок, как, говорят, паны когда–то, крестьянок на жатву набирали, да и учить их потихоньку прямо на месте? Эффект от учения, я уверен, будет гораздо большим, девки не потеряют год — полтора, может кто и девственность, а государство сэкономит энную сумму на содержание медучилища. Ну все равно ведь их там не учат! Смех и грех — приходит выпускница училища, да не куда–нибудь — в отделение реанимации, и уже на работе выясняется, что она не умеет пользоваться пилкой для открывания ампул и пипеткой. Сие есть не анекдот, а горькая правда. Из этого же выпуска, говорили, другая сестрица после указания наложить гипсовую повязку намотала сухой бинт человеку на руку, да так и отпустила, благо, что бедолагу успели вернуть с лестницы, а то позору было бы…. А если вдуматься за что? Не мы же их учим, вернее, не учим? Ещё вернее — мы то их как раз учим, других сестер нет, а работать надо. Та девчонка, что я пипеткой пользоваться учил, сейчас вон вены ширяет, глазам не моргнув, я могу газету на диване читать — она и без меня и астматический приступ снимет, и буйного угомонит. Но кто мне хоть копейку заплатил за преподавательскую деятельность, да и вообще, кто знает, что мы их тут учим, с нуля в с е м у? Учишь–то, ведь тоже как: у постели цедишь сквозь зубы, шепотком, чтобы больной не услышал или, не дай Бог, родственники. Бывает так — лежит себе дедушка, нафик никому не упал, а случись что — куда угодно дойдут, и потом ещё на всех перекрестках трубить будут, что его, горячо любимого, неграмотная сестра да врач–раздолбай в могилу свели, и плевать им на то, что у дедушки рак с метастазами во всё, окромя зубов, а сам он уже в гражданскую немолод был.