Они кричали, празднуя жестокое преследование лошадей!
В этот момент Хаксли решил, что таким способом они приучали лошадей повиноваться. Он спросил себя, сколько мифов о тайном языке лошадей дожило до нашего времени? Много, ответил он самому себе, и вот люди, которые знают эти тайны! Он видит одну из ранних охот на лошадей, которых гонят в самую чащу леса — замечательный способ поймать их в ловушку, прежде чем, в свое время, поместить в конюшню или загон! Загони лошадь чащу, и разница в размерах между жертвой и охотником будет равна разнице между едой и едоком.
Поскольку все это происходит еще до неолита, он не сомневался — животных, скорее, ловят для еды, чем для того, чтобы возить на них грузы.
Раздвигая кусты длинными палками с кремниевыми наконечниками, четыре человека прошли мимо. Последний из них, выглядевший таким же высоким, как и широким из-за тяжелого подбитого мехом плаща, внезапно повернулся и уставился на замаскированного чужака; зелено-серый свет блеснул в его бледных глазах. На его груди висел амулет, как две капли воды похожий на тот, который Хаксли нашел в Святилище Лошади. Он коснулся его, почти нервно, возможно в поисках удачи или храбрости.
Его позвали товарищи, визгливые звуки, почти музыкальные по ритму и тону, которые вызвали ответное щебетание птиц с верхушек деревьев. Он повернулся и исчез, поглощенный зарослями падуб и сбивающей с толку игрой света и тени березового леса. Хаксли, нервно, коснулся зеленого капюшона дождевика, опущенного на лицо.
Конечно, я последовал за ними. Конечно! Я хотел увидеть ритуал до конца, включая ужасное завершение. Я уже понимал, что Ясень, при помощи своей магии, заставила меня присоединиться к погоне, результатом которой станет жертвоприношение лошадей.
Тем не менее, я ошибался, по существу. В загробный мир послали, при помощи кремня и льняной веревки, вовсе не странно украшенных жеребцов. На широкой поляне, где повсюду стояли грубо сделанные деревянные боги, лошади заволновались, напуганные запахами и криками угасающей жизни. Толпа одетых в зимние одежду людей успокоила жеребцов. Поляна в березовом лесу наполнилась грохотом деревянных барабанов, зазвучали древние гимны. Смех, какофония жертвоприношения, радостные крики погонщиков, магическая музыка, подчеркивавшая неразбериху — все это должно было успокоить беспокойных лошадей, пока на них надевали упряжь и грузили первые настоящие грузы.
Ближе к закату лошадей опять послали в мир, на прощание ударив, чтобы быстрее бежали. Обратно, по уже проложенным тропам, к краю леса, где бы он ни находился. К их спинам прикрепили деревянные рамы, к которым крепко привязали ужасные фигуры; бледные всадники смотрели во тьму, их невидящие глаза видели перед собой даже более темные миры, чем этот темнеющий лес. Первым уехал мелово-бледный труп, причудливо задушенный. Потом еще живой и кричащий мужчина, замотанный в терновник. За ним одетый в лохмотья и вонявший кровью человек; едкий дым шел из горящих новых кожаных ремней, обернутых вокруг него.
Последней оказалась фигура, настолько покрытая тростником и камышом, что видны были только руки, привязанные — как к кресту — к деревянной раме, возвышавшейся над гигантским жеребцом. Он горел; огонь быстро пожирало его. Пламя струилось в ночь, отдавая ей свет и тепло, пока запаниковавший жеребец несся ко мне; от ужасного факела отрывались полоски и плыли по воздуху.
Мне показалось, что я достаточно быстро отпрыгнул в сторону, но прежде, чем я понял, что животное столкнулось со мной, передняя нога ударила меня в бок, а плечо бросило меня на землю. Я хотел свернуться клубком, чтобы защитить себя, но тело отказалось повиноваться и порывалось встать…
На какое-то ужасное мгновение я почувствовал, что сижу за горящим человеком, почувствовал тепло его тела, ветер и огонь на лице, и неровный галоп лошади подо мной.
Иллюзия продлилась не дольше секунды, а потом меня, потрясенного и сбитого с толку, опять отбросило назад, и я растянулся на земле; мне показалось, что земляные руки сдавили рот, шею и легкие.