В одиннадцать вечера Дженнифер объявила, что собирается спать. Проходя мимо него, она остановилась и протянула к нему руку:
— Ты идешь?
Хаксли ужаснулся. Предложение жены его испугало и шокировало, по шее и волосам побежал холодный пот, но он сумел непринужденно сказать:
— Мне нужно еще немного почитать.
— Я понимаю, — разочарованно выдохнула она, и отправилась в кровать.
Почему он так себя чувствует? Он заметил, что руки трясутся. Близость, отличительной особенность которой в первые годы их совместной жизни была скорее регулярность, чем страсть, в последние годы, несомненно, изменилась, превратилась в застенчивую привычку, состоявшую из предварительного предложения, почти робкого прикосновения и короткой встречи в темноте. И, тем не менее, он счел это изменение ухудшением — ему всегда приходило в голову, что Дженнифер могла бы принять свой новый статус с меньшими сложностями — без по-настоящему тяжелых раздумий. Ее крики наслаждения напомнили ему их ранние годы и заставили осознать глубину отталкивания от нее, полностью и целиком дело его рук.
Он едва не закричал, когда подумал о том, что сам отказался от близости, которая так нужна Дженнифер.
Он пристально посмотрел на потолок, думая о том, что она легла в кровать, вспоминая, как держал ее. Наконец он заставил себя встать, поднялся по лестнице и вошел в спальню, где она спокойно спала, только наполовину укрывшись летним одеялом. Лунный свет ясной летней ночи едва освещал ее тело.
«Она же полностью голая», сообразил он, и от потрясения у него перехватило дыхание. Ему было почти стыдно глядеть на нее, на ее ногу, высунувшуюся из-под одеяла, на мягкую грудь, лежавшую в изгибе руки; она спала, наполовину повернув к нему голову.
Он разделся и надел пижаму. А потом долго лежал на кровати, глядя на нее, настолько долго, что искусал до крови всю нижнюю губу, которая опухла и болела.
Однажды он едва не разбудил ее. Он вытянул к ней руку, пальцы нависли над взъерошенными волосами.
Но не разбудил. Он закрыл глаза, сполз немного пониже и подумал о примитивной мифологической форме человечества, его великом предмете поисков, Урскумуге…
Он живет где-то в лесах. Его создавали много раз. Но он глубоко. В самом сердце. Как его найти? Как найти? Я должен изобрести способ вызвать его на край леса…
Он все еще думал о поисках Урскумуга, когда на лестнице раздался звук. Кто-то там двигался. Хаксли вначале испугался, но остался лежать, только внимательно прислушался.
Да. В кабинете. Тишина, очень долгая, потом опять звук: передвинули мебель и открыли шкафы, возможно, чтобы осмотреть его находки.
Потом, внезапно, звук на лестнице, кто-то очень быстро поднимался наверх.
И тишина, опять.
Он на лестничной площадке. Точно. Вот он подошел к двери спальни и опять остановился; потом дверь открылась и что-то скользнуло в комнату. В одно мгновение летучая тень пронеслась к окну и задернула шторы. На комнату опустилась более глубокая темнота, но Хаксли уже успел увидеть темную фигуру, без сомнения силуэт обнаженного мужчины. Широкие плечи, сильное поджарое тело; расширившийся половой член создания стоял почти вертикально. Комнату наполнил сильный запах — что-то от подлеска, что-то от острой вони немытого тела.
Хаксли медленно сел на кровати и почувствовал движения фигуры, короткие стремительные движения: первое унесло ее с одной стороны комнаты на другую, второе вернуло обратно.
Он ждет, когда я уйду!
В последней записи Серо-зеленый написал: «Защити Дженнифер от меня. Защити ее от призрака…»
— Уходи, — выдохнул Хаксли. — Я не дам тебе приблизиться к ней. Ты сам сказал мне не…
Мужчина подскочил к нему в темноте и навис над ним, его глаза мрачно сверкали, показывая, насколько они широко посажены. Серо-зеленый напряженно поглядел на Хаксли. Было трудно разглядеть его; Хаксли чувствовал, как тени движутся, делая его бездонным, но, тем не менее, он точно был твердым. Жар и вонь, исходившие от него, подавляли.
Голосом, напоминавшим беспокойное дыхание ветра, он прошептал: «дневник».
Он написал что-то в дневник!
Мужчина навис на ним, и тут, внезапно, зашевелилась Дженнифер: